– Два, если гнать коней, – поправил Пётр
Прейшвиц. – Это Виа Региа, ею хорошо путешествовать. А я как раз в ту
сторону. Охотно провожу.
– Тогда не будем терять времени, – решила
Рикса. – Давайте до сумерек доберемся хотя бы до Новогродца.
– Я не могу, – ответил Шарлей на вопросительный взгляд
Рейневана. – Кромешин был прав, я на службе. Табор не простил бы мне
дезертирство, а за дезертирство – петля. Люди из моего собственного отряда
набросили бы мне петлю на шею.
– Зато я поеду, – тихо заявил Самсон. –
Недоумкам всё сходит. Они не смогут объявить меня дезертиром, поскольку я и не
нанимался. Я был в инвентаре Шарлея. Когда он скажет, что я пропал, это будет
так, если бы у него собака сбежала.
– С Богом, Шарлей, – Рейневан вскочил в
седло. – Береги себя.
– Это вы берегите себя. Вас четверо, а у меня шесть
тысяч приятелей. Плюс двести возов с артиллерией.
Солнце садилось. В Болеславце смердело горелым, на пожарищах
стелились огоньки. В Болеславце застывала черная кровь в канавах. В Болеславце
одни собаки выли, другие рвали тела убитых. Болеславец звучал стонами раненных
и умирающих, плачем обездоленных и осиротелых, отрывками молитв тех, кого
лишили надежды.
Наконец солнце зашло, а израненный город утих.
Nox ruit et fuscis tellurem amplectitur alis.
[240]
Ночь наступила, и всё живое погрузилось в сон.
Бедный Рейневан.
Мне его очень жаль, Маркета. Очень сожалею, что никоим
образом я не мог помочь ему в его несчастье. К монастырю цистерцианок в
Мариенштерне мы добрались за два дня езды. Лишь затем, чтобы узнать, что панны
Ютты там нет. Это сильно удручило Рейневана. Но еще сильнее удручило его то,
что Ютта там была. На протяжении трех месяцев, от половины февраля до Зеленых
праздников.
[241]
Он разминулся с ней всего на месяц.
Мы объехали окрестные женские обители. Искали у кларисок в
Сэйсслице, у бенедиктинок в Риесе, у магдалинок в Любане. В Згожельце мы
расспрашивали цистерцианок из Мариенталя под Острицом, бежавших после того, как
их монастырь был сожжен в 1427. Ютты мы нигде не нашли, нигде ничего о ней не
слышали. Рейневан совсем отчаялся. Я не мог ему помочь.
Мне его очень жаль.
Тебе тоже?
Из Лужиц мы вернулись в Прагу, в середине августа туда также
прибыл Шарлей, какое-то время мы провели вместе, но вскоре Шарлей возвратился в
полевое войско. В настоящее время он стоит где-то под Йичином, а ходят слухи о
следующем рейде на Лужицы, который должен начаться после святого Вацлава.
Рейневан остался в Праге, в аптеке «Под архангелом», вместе
с тамошним чародеем он пробовал отыскать Ютту с помощью магии, безрезультатно.
Потом в окрестностях Псаж вспыхнула эпидемия, и он как медик по призванию
поспешил лечить. Не колебался ни минуты. Переборол себя, не поддался отчаянию.
Много правды есть в словах: то, что нас не убьет, то нас сделает сильнее.
А я?
Я решил вернуться сюда, в Рапотин. Надолго ли? Настолько,
насколько это будет возможно.
Что дальше, спрашиваешь? Несомненно мы снова встретимся, мы
трое, несомненно это случится очень скоро. Судьба нас сильно связала между
собой, на доброе и злое. А ведь ничего не происходит без причины.
Судьба сильно связала меня с ними, Маркета. Очень сильно.
Почти так же сильно, как и с тобой.
Глава 15
в которой слабость характера вынуждает Рейневана стать
героем. Наши персонажи героически переправляются через реку Мульду и героически
бьются в кровавой битве. Героизм вознаграждается. Слабость, как ни странно,
тоже. Отсюда мораль, от провозглашения которой автор всё-таки удержится.
Боже, великий Боже, venerunt gentes in hereditatem tuam,
снова язычники пришли в наследие Твое!
То ли это за грехи наши, то ли это poena peccati, что
постоянно к нам еретик с мечом и огнем вторгается?
Anno MCCCCXXIX, ipso die sancti Johannis baptiste
[242]
гуситские разбойники нанесли ущерб нашему любимому
монастырю, нашему скрипториуму и книгособранию нашему, гордости нашей! Они
посягнули на сочинения такой величины, как «De fide cathholica», Алануса
Островитянина, «Libre de meravelles» Раймунда Луллия и «Clavis sanationis»
Симона Генуэзского, на такие уникальные работы, как «Hierogliphica» Гораполлона
Египетского и «Bestiare» Пьра из Бове, на трактаты и кодексы такого прекрасного
исполнения, как «Expositio totios mundi et gentium», «De magia veterum», «Liber
de mirabilibus natura arcanis», «De amore», «Secreta mulierum» и много других,
может быть, единственных в мире экземпляров. Руки бы им пообламывать!
Полгода не прошло, а снова нашествие. Снова виклифисты, Taborienses,
Orfani et Pragenses,
[243]
а во главе у них Procopius Rasus,
[244]
тот, как он приказал себя называть gubernator Taboriensium
communitatis in campis bellancium,
[245]
самый великий и самый
жестокий среди апостатов и ересиархов, в сущности не человек ex muliere natus,
[246]
но monstrum detestabile, crudele, horrendum et importunum.
Eodem anno circa festum sancta Lucie,
[247]
он же Прокоп со
всей своей армией до сих пор непобежденной, cum curribus, cum peditibus et
equitibus
[248]
отправился ad marchionatum Misnen se,
[249]
сея смерть и пожары. И дошел до реки под названием Мульда.
Зима же в тот года была мягкой…»
Перо высохло и неприятно заскрипело по выскребенному
пергаменту. Старый монах-летописец опустил его в чернильницу.
