– Рейневан.
– Слушаю.
– Я была на тебя очень зла.
– Знаю.
– Если бы Божичко… Если бы саксонцы узнали истинное
место переправы, если бы разбили Прокопа у реки, если б началась резня… Первым
моим порывом было убить тебя. А если не убить, то жестоко наказать. Я решила
утаить…
– Что утаить? Рикса!
– Я не настигла Божичку. После этого удара у меня
кружилась голова, меня рвало… А этот мерзавец знает транслокационные чары,
может перенестись в пространстве. Он ускользнул от меня без труда.
Единственное, что мне удалось перехватить, так это его послание тебе. Твою, как
я думала, предательскую плату, Иудины сребреники… Я решила тебя наказать. Тем,
что утаю…
– Говори!
– Твоя Ютта в Кроншвице. В монастыре доминиканок.
Солнце зашло. И зажгло горизонт золотистоогненным багрянцем.
С наступлением сумерек форсирование Мульды пришлось
прервать. Этой ночи боялись. На левом берегу была только половина армии. Десять
тысяч человек и полтысячи возов. Когда опустилась ночь, небо на северо-западе
засветилось красным заревом. Фридрих II Веттин, курфюрст Саксонии, поджег
предместья Лейпцига. Чтобы гуситы не воспользовались ими при осаде города.
Это была единственная активность, которую удосужился
проявить курфюрст. Перед тем, как поспешно отступить с армией на север.
На следующий день, восьмого января, переправилась остальная
часть Прокоповой армии. Полевые войска Сироток, пять тысяч вооруженных под
командованием Йиры из Ржечицы и городские контингенты Сироток, возглавляемые
Яном Краловцем. Пражане Зигмунда Манды из Котенчиц. И, наконец, арьергард,
конные дружины чешской шляхты, которая поддерживала гуситов. Всего полторы
тысячи коней кавалерии и более восьми тысяч пехоты с возами.
Гуситы были на левом берегу Мульды. Саксония, Тюрингия и
Остерланд были в их руках. Лежали у их ног.
Из-за далеких холмов клубами поднимался черный дым. Это
догорали предместья Лейпцига.
– Principes Germaniam perdiderunt, – Стенолаз
натянул поводья своему храпящему коню, показал на дымы. – Князья довели
эту страну до погибели, отдали ее на произвол захватчикам. Пять еретических
армий наступают на Тюрингию, Плейссенланд и Фогтланд, чтобы превратить эти края
в обугленную пустыню. Воистину: сера, соль, пожарище – вся земля; не засевается
и не произращает она, и не выходит на ней никакой травы, как по истреблении
Содома, Гоморры, Адмы и Севоима.
[258]
– Gladius foris, pestis et fames intrinsecus, –
серьезно подтвердил Лукаш Божичко, также словами Писания. – Вне дома меч,
а в доме мор и голод. Кто в поле, тот умрет от меча; а кто в городе, того
пожрут голод и моровая язва.
– А могли их разбить во время форсирования реки, –
покрутил головой Стенолаз. – Могли раздавить их, выбить всех до одного,
потопить. Как такое возможно? Они же, кажется, имели от шпионов информацию о
месте переправы. Тебе, дьякон, об этом ничего не известно? Ты вроде был среди
князей и епископов, прибыл в Силезию с каким-то посланием, я не буду спрашивать
с каким, всё равно не скажешь. Но ведь ты там был, когда принималось решение.
Почему, объясни, они приняли такое неверное и губительное?
Божичко поднял глаза, сложил ладони, не выпуская из них
вожжи.
– Воля неба, – сказал он. – Может, Господь
покарал князей безумством и слепотой? Может, amentia et caecitas
[259]
упали на них, как кара Божья?
Стенолаз посмотрел на него косо, он мог бы поклясться, что
услышал тон горделивой насмешки. Но лицо Божички было настоящим зеркалом
набожности, искренности и смирения, и в этом смешении его физиономия выглядела
почти тупоумной.
– Больше ничего не можешь мне сказать? – спросил
он, не спуская с дьякона глаз. – Ничего не знаешь? Ничего не подозреваешь?
Хоть и был вместе с князьями? И может, даже видел того шпиона?
– Я лицо духовное, – ответил Божичко. – Не
пристало мне вмешиваться в дела светские, nemo militans Deo implicat se negotii
secularibus.
[260]
А сейчас, сударь, позвольте мне уйти. Я
должен торопиться во Вроцлав. А может, вы тоже туда возвращаетесь? Мы могли бы
тогда вместе, было бы веселее, как говорит пословица comes facundus in via…
[261]
– Facundia,
[262]
– резко оборвал
Стенолаз, – в последнее время меня подводит, плохой бы был из меня
попутчик в дороге. Кроме того, мне надо уладить здесь пару дел.
– Представляю, – Божичко бросил быстрый взгляд на
выстроенные за ним шеренги Черных Всадников. – Ну, тогда кланяюсь,
господин Грелленорт. Пусть вам Бог даст… То, чего вы заслуживаете.
– Благодарю тебя за благословление, слуга Божий, –
Стенолаз потянулся к вьюкам, достал оттуда походную флягу. – Я тоже желаю
тебе счастья… В меру твоей набожности. Давай выпьем за это.
Он сам выпил первым. Божичко внимательно наблюдал за ним.
Потом взял поданную фляжку, сделал глоток.
– С Богом, ваша милость Грелленорт.
– Взаимно, ваша милость Божичко.
Дуца фон Пак подъехала рысью, стала возле Стенолаза с копьем
поперек седла. Оба смотрели, как дьякон на буланой кобыле исчезает за голым
хребтом холма.
– Теперь, – прервал молчание Стенолаз, –
остается только дождаться. Рано или поздно он поранится железом.
– Ты, наверное, удивляешься, – продолжил он чуть
позже, не обращая внимания на молчание девушки, – что я пожертвовал на
этого попика последнюю порцию Перферро? Не считая того глотка, который мне
пришлось выпить самому, чтоб у него не возникло подозрений. Зачем я это сделал?
Назови это предчувствием.
Дуца не ответила. Стенолаз не был уверен, понимает ли она.
Это его не волновало.
– Назови это предчувствием, – повторил он,
разворачивая коня и подавая Всадникам знак выступать. – Интуицией. Шестым
чувством. Называй, как хочешь, но у меня этот Божичко под подозрением. Я
подозреваю, что он не тот, за кого себя выдает.
