Вдруг снова затопали копыта, из-за холма показались
следующие всадники. Они, к ужасу Ютты, сидели на вороных конях, а одеты были
однообразно в черное, в черные плащи, черные доспехи и шлемы. На полном скаку
они налетели на гуситов, которые грабили возы. Звякнули клинки, воздух снова
завибрировал от криков.
А Ютта вдруг увидела.
Она знала его по рассказам. Помнила с Белой Церкви, где
видела, как он угрожал аббатисе, как измывался над ней, как бил связанного
Рейневана. Когда по приказу князя Яна Зембицкого ее взяли под стражу в фургоне,
он заглядывал к ней несколько раз, она запомнила его жестокую ухмылку.
Запомнила черные, до плеч волосы. Птичий нос. И взгляд дьявола.
Биркарт Грелленорт.
– Бежим… – выдавила она из себя. – Бежим
быстро.
Вероника не возражала.
Убиваемые кричали.
– Перед нами город, – показала Вероника. –
Беженцы говорят, что это Плауэн. Большинство бежит именно туда. Говорят, что
сейчас безопасно только за стенами. Что ты на это скажешь, Ютта? Ты ведь уже не
хочешь ехать на север, на встречу с гуситами. Мы уже не ищем с ними контакта.
Может, оно и к лучшему. Я сама видела, к чему приводят такие контакты…
– Я, – Ютта затряслась при воспоминании, – на
север не поеду, ни за что, ни за что на свете. Там Грелленорт. Что угодно,
только не он. Я хочу быть как можно дальше от него. Как можно дальше…
– Плауэн не достаточно далеко? Мы не останемся здесь?
– Нет, – Ютта вдруг вздрогнула от неясного
предчувствия. – Давай не будем здесь оставаться, Вероника. Пожалуйста.
– Твоя воля, твое решение. Будет видно, верно ли оно.
На заснеженном поле когда-то было село, остатки глиняных
дымоходов и черные квадраты выжженной земли указывали месторасположение
когда-то стоявших здесь хат и сараев. На окраине пожарища сидело несколько
оборванных крестьян, разного возраста и пола. Сидели неподвижно, как куклы, как
придорожные статуэтки святых. Глаза у них были невидящие и пустые.
– Мерзкое дело, – заговорила среди молчания
Рикса. – Мерзкое дело, война зимой. Der bцse Krieg,
[300]
как на это говорят. Летом, если хибару спалят, то хотя бы в лесу можно поживиться,
листва от холода укроет, с поля удастся что-то собрать… А зимой это приговор.
Ведение войны зимой должно быть запрещено.
– Я за, – кивнул головой Шарлей. – Ненавижу
срать на морозе.
* * *
– Смотри! – закричала Вероника. – Что это
такое?
– Где?
Вероника подъехала к часовне, сорвала прибитый к ней листок.
– Нука взгляни!
– Fratres et sorores in fide,
[301]
ляляля, – прочитала Ютта. – Не верьте ни попам, ни панам… Откажитесь
повиноваться вашему королю Сигизмунду, потому что это не король, а негодяй и desolator
Christi fidelium, non exstirpator heresum, sed spoliator ecclesiarum omnium,
non consolatory, sed depredator monachorum et virginum, non protector, sed
oppressor vidua rum et orphanorum omnium
[302]
… Это гуситская
листовка, я уже такие видела. Рассчитана на тех, кто умеет читать, поэтому на
латыни.
– В этих местах, – с нажимом сказала
Вероника, – как видно, шастают гуситские эмиссары. Если мы на такого
попадем…
– Понятно, – догадалась Ютта. – Эмиссар
должен знать Рейневана, должен хотя бы слышать о нём. Если мы попросим, он
проведет нас к гуситским командирам, убережет от разбойников… Только где его
искать?
– Там, где есть люди. В городе.
Город Байрот, скрытый в живописной котловине среди
живописных холмов, издали казался живописным оазисом спокойствия. И
действительно он им был. Ворота охранялись, но были открыты, толпы беженцев
никто не останавливал и специально не контролировал. Девчата без каких-либо
препятствий добрались сначала к ратуши, а потом к приходской церкви Марии
Магдалины.
– Если мы даже не найдем в Байроте гуситского
эмиссара, – вздохнула Вероника пробивая себе и Ютте дорогу сквозь
толпу, – то останемся. Посмотри, сколько здесь ищут убежища. Мне надоело
скитаться по большим дорогам, с меня хватит. Я голодная, замерзшая, грязная и
не выспавшаяся.
– Я тоже. Не хнычь.
– Я говорю тебе, давай останемся в городе. Даже если не
найдем…
– Мы как раз нашли. Наверное, твоя покровительница тебя
действительно вдохновила. Посмотри.
На одной из телег, перегородивших небольшую площадь, стоял мужчина
в кафтане с вырезанной зубчиками оборкой и в голиардском капюшоне, из-под
которого торчали космы седоватых волос. Телегу окружала большая толпа людей,
преимущественно беднота: servi,
[303]
нищие, калеки,
проститутки, люмпены и другие городские paupers,
[304]
а также
скитальцы, странники, бродяги, в общем шумная, наглая и отвратительная свора.
Голиард в капюшоне выступал, обращая на себя внимание толпы
тем, что повышал голос и размахивал руками.
– Много грубой и большой лжи распространяют о
правоверных чехах,
[305]
– кричал он. – Будто бы они
убивают и грабят. Это ложь! Они лишь действуют в рамках самообороны, убивают в
бою тех, кто нападает на них и хочет их уничтожить. Вот тогда они защищаются,
защищают свою веру, свои дома, жён и детей. И каждый, кто посягнет на них,
пострадает. Но они горячо желают, чтобы между вами и ними прекратилась вражда,
убийство и кровопролитие, чтобы наступила божье и святое согласие. Знайте, что
чехи призывают князей, панов, и все императорские города сойтись на мирные
переговоры, чтобы положить конец недостойному кровопролитию. Но не хотят ваши
князья, паны и прелаты избавиться от высокомерия и чванства. Ведь это не их, а
ваша кровь льется!
– Верно говорит, – крикнул кто-то из толпы.
Правильно говорит. – Долой панов! Долой попов!
– Где ваш король? Где князья? Сбежали, оставили вас на
произвол судьбы. И вы за таких хотите воевать? Погибнуть за их богатства и
привилегии? Добрые люди, жители Байрота! Сдайте город! Чехи вам не враги…
