Острожкий и Куропатва возвратились даже раньше, чем обещали,
до четвертой ночной вигилии, а сигнал выступать дали на рассвете. К небольшому
удивлению Рейневана князь Федор не повел их севежским трактом, но приказал
двигаться на восток, прямо на восходящее красное солнце. А через каких-то две
мили, пройденных по тракту, за бродом на реке, приказал свернуть на бездорожье.
– Эта речка, если не ошибаюсь, Лисварта. –
Рейневан подъехал к князю. – Куда мы направляемся? Если можно узнать?
– Доедем, увидишь.
– Не волнуйся, медик, – Куропатва решил быть
чуточку доброжелательнее. – Увидишь, всё будет как надо.
Рейневан покрутил головой, но ничего не сказал. Он придержал
коня, чтобы оказаться в самом хвосте колонны.
Они ехали. Солнце было высоко, когда грунт сделался
неприятным, подмокшим и вязким. Выезжали из одного болота и тут же въезжали в
следующее, преодолевали одну за другой болотистые ложбины очередного заросшего
кривыми вербами ручья. Над одним из таких ручьев Рейневан увидел Прачку.
Кроме него ее не заметил никто, потому что он ехал в хвосте,
на некотором расстоянии от остальных. Сначала ее не было, была осветленная солнцем
полоса на стволе засохшей и ободранной от коры вербы. И вдруг на месте полосы
появилась Прачка. Она стояла на коленях возле вербы, склоненная над ручьем, с
погруженными в воду аж по локти руками. Худая, до костлявости под белым
облегающим платьем. С лицом полностью закрытым под сенью темных волос,
спадавших в воду и кружившихся в течении. Ритмическими, ужасно медленными
движениями она стирала, терла и выжимала то ли рубашку, то ли саван. С каждым
ее движением из савана выплывали облачка темно-красной крови. Весь ручей
струился кровью и кровавой пеной.
Рейневан дернул головой, повернулся. Но Самсона рядом не
было. Хотя он чувствовал его присутствие, хотя мог поклясться, что слышал его
шепот, Самсона рядом не было. Был ветер, резкий, злой ветер, который раскачивал
зеленеющие ветки верб, покрывал рябью и блестками поверхность воды. Рейневан
зажмурил глаза. Когда он их снова открыл, Прачки уже не было. Была белая полоса
ободранного от коры ствола вербы.
Но течение продолжало быть темным от крови.
После полудня они выехали на более сухую местность, между
пологими взгорками. А потом увидели одинокий, чуть повыше холм. Светлый.
Прямо-таки белый. Белеющий в блеске солнца поистине снежной
белизной.
С вершины холма в небо поднималась колокольня церкви.
– Clarus Mons,
[364]
– коротко пояснил
Якуб Надобный из Рогова. – Ясна Гура. Монастырь паулинов под Ченстоховой.
Основанная около полувека тому Владиславом Опольским обитель
паулинов становилась всё ближе и ближе. Уже можно было разглядеть обтянутый
контрфорсами двукрылый claustrum
[365]
и церковь. Даже было
слышно пение монахов.
– Так это наша цель? – уточнил Рейневан. –
Монастырь? Мы едем в монастырь?
– Почти угадал, – ответил Федор из Острога, держа
руку на чекане за поясом. – А что? Не нравится?
– Сегодня Пасха, – сказал Надобный. – Посетим
святую обитель.
– Потому что мы очень набожны, – добавил Куропатва
из Ланьцухова. Хотя голос у него был серьезный, Ян Тлумочист прыснул, а братья
Кондзьолы загоготали.
– Едем, – оборвал Острожский. – Не болтать.
Монастырь становился всё ближе.
Benedicta es, celorum regina,
et mundi totius domina,
et aegris medicina.
Tu praeclara maris stella vocaris,
quae solem justitiae paris,
a quo iluminaris.
Рейневан попридержал коня, сравнялся с замыкающим кавалькаду
Ежи Скирмунтом. Молодой литвин бросил на него перепуганный взгляд.
– Тут, дорогуша, – пробормотал он, – чего-то
нехорошее намечается. Тута начинает петлей пованивать. Что же нам делать?
– Слишком поздно что-то делать, – с горечью и
злостью сказал Рейневан.
– Ну, так что же ты думаешь делать?
– Держаться в стороне. И не принимать участия. Если
удастся.
Te Deus Pater, ut Dei mater fieres et ipse frater,
cuitus eras filia, sanctificavit,
et mittens sic salutavit,
Ave plena gratia!
Возле ворот они спешились, группа паломников разбежалась при
одном их виде. Если у Рейневана и были какие-то сомнения, то их развеял вид
оружия, которое повынимали его спутники. Мельхиор и Микошка Кондзьолы сбросили
тулупы, засучили рукава. Акакий Пелка поплевал на ладони, схватил топорище.
Куропатва из Ланьцухова подошел, стукнул по воротам рукоятью меча, раз, потом
еще раз.
– А кто там? – голос привратника постарчески
дрожал.
– Открывай!
– Как это так: открывай? Кому открывать?
– Открывай! Живо! Мы по приказу короля!
– Как это?
– Ты открывай ворота, сукин сын, – рявкнул Федор
из Острога. – Быстро! А то топорами вывалим!
– Как это?
– Поднимай запор, курва, немедленно! – заорал
Куропатва. – Пока мы добрые!
– Помилуйте! Это же святое место!
– Открывай, черт бы тебя подрал!
Щелкнул запор, заскрежетал засов. Братья Кондзьолы тут же
толкнули ворота, ударили их со всей силы, распахивая настежь обе половины,
повалив привратника и его помощника, молодого монаха в белой паулинской рясе.
За ними во двор ворвались Тлучимост, Пелка и Якуб Надобный. Упавший привратник
схватил Надобного за плащ. Федор Острожский ударил его в висок чеканом.
– Нападееение! – завопил молодой монах. –
Нааападееение! Разбойники! Браааатья!
Куропатва ударом меча пригвоздил его к земле. Открылись и
тут же закрылись двери в капитулярий, щелкнул замок. Пелка подскочил, двумя
ударами сбил завесы, ворвался в середину, через минуту оттуда послышался грохот
и крики. Острожский и остальные побежали в направлении церкви. В портале и
притворе путь им преградили несколько белых паулинов. Один протянул к князю
распятие, почти касаясь его лица.
– Во имя Отца, и Сына и Святого Духа! Стойте! Это
святое место! Не берите грех на ду…
