Федька ударил его чеканом. Мельхиор рубанул топором второго,
Микошка заколол мечом третьего. Кровь забрызгала стену и купель для крещения.
Четвертого монаха Тлучимост прижал к стене, замахнулся ножом. Рейневан схватил
его за руку.
– Что такое? – дернулся поляк. – Отпусти
рукав!
– Оставь его, жалко времени! Другие уже хватают добычу!
В нефе и на хорах продолжалась дикая гонка. Братья Конзьолы
гонялись за паулинами, секли и рубили их, кровь обагряла белые рясы, лилась по
паркету, брызгала на скамьи, на подножье алтаря. Острожский вбежал за одним
монахом в часовню, почти в то же мгновение оттуда донесся чудовищный крик.
Другого Куропатва держал за рясу, дергал и тряс его.
– Armarium! – ревел он, брызгая слюной монаху в
лицо. Armarium, святоша! Веди в сокровищницу, а то убью!
Монах всхлипывал, вертел головой. Куропатва повалил его на
колени, затянул чётки на шее и начал душить.
Убегающие паулины нарвались прямо на Рейневана и Тлумочиста.
Рейневан ударил одного кулаком, другого повалил пинком, третьего со всей силы
толкнул на каменную колонну. Тлумочист зареготал, присоединился, нанося удары
тем, кто пытался подняться. Подскочили братья Кондзьолы, один с топором, второй
с мечом.
– Оставьте! – крикнул Рейневан, заступая им путь и
разводя руки. – Они уже получили! Я надавал фратерам по морде! Нука, живо,
брать сокровища, сокровища!
Братья довольно неохотно, но послушались. Вместе с
Тлумочистом вскочили на алтарь, схватили дароносицу и крест, собрали
подсвечники, стянули вышитую скатерть. Залитый кровью Острожский выскочил из
часовни, таща завернутую в плащ икону. За ним выбежал Надобный, в обеих
пригоршнях неся серебряные дары, а под мышкой светильник.
– А ну айда в сокровищницу! – крикнул
князь. – За мной!
Через ризницу они пробрались в помещения, прилегающие к
капитулярию. Двери в armarium, на которые указал трясущийся монах, поддались
под ударами топоров. Кондзьолы ворвались внутрь, через минуту начали
выбрасывать добычу. На пол полетели вышитые золотом ризы, серебраные сосуды для
реликвий, литургийные чаши и подносы, кибории, кадила, акваманилы, даже
крапила. Куропатва и Рейневан впопыхах запихивали всё в мешки.
Во дворе уже стоял воз; Акакий Пелка и явно напуганный
развитием событий Скирмунт запрягали в него лошадей, выведенных из конюшни, к
решеткам приторачивали запасных. Кондзьолы и Куропатва свалили на воз мешки с
добычей. Из церкви выбежали Тлумочист и Надобный, последний с красочным
сборником гомилий под мышкой.
У притвора сидел и трясся от плача старый паулин. Микошка
Кондзьол заметил его, достал кинжал.
– Брось, – сказал Рейневан.
И голос у него был такой, что поляк послушался.
Федор Острожский, уже в седле, замахнулся и швырнул на крышу
сарая факел. Второй бросил на крышу конюшни Тлучимост. Скирмунт и Пелка заскочили
на воз, один схватил вожжи, второй стрельнул батогом над конями.
– Айда! Айда!
Они бежали Велюньским трактом, дорогой на Клобуцк. Бежали на
полном скаку. Однако, кони, запряженные в телегу, скакать не очень могли и не
очень хотели. Не помогали ни крики, ни кнут.
– Съезжай туды! – Федор из Острога показал ездовым
придорожную поляну возле свежей вырубки. – Туды!
– Значит, – Ян Тлучимост беспокойно
осмотрелся, – здесь добро поделим? А потом каждый сам по себе?
– Разве что каждый сам по себе хочет висеть, –
съязвил Федька. – Не, хлопцы, едем вкупе аж до Велюня. Там поделимся и
двинем на Куявы, а оттуда в Марку или в Пруссию.
– И правильно, – кивнул головой Куропатва. –
Мы обработали Ясну Гуру, этого нам не простят. От Польши нам надо как можно
дальше.
– И как можно быстрее, – добавил Надобный. –
Давайте бросим к черту эту сраную телегу. Мы в монастыре не набрали столько,
чтобы не влезло во вьюки и на запасных коней. А, Федька?
– Выпрягайте, – согласился Острожский. – И
перегружайте. А я тем временим должен еще что-то сделать.
Он спешился, стянул с телеги икону, развернул. Пелка охнул.
Ян Тлумочист открыл рот. Ежи Скирмунт машинально перекрестился. Ян Куропатва из
Ланьцухова покрутил головой.
– Если это то, что я подумал, – сказал он, –
то давайте оставим это здесь. Бросим. Я бы не хотел, чтобы меня с этим поймали.
– С этим, без этого – какая разница? – Федька
бросил икону на траву. – Это же только намалевано на доске. Вся его
ценность в этих цацках и украшениях. Которые я не оставлю. Помоги кто-нибудь!
Ежи Скирмунт демонстративно скрестил руки на груди. Якуб
надобный из Рогова и Ян Куропатва герба Шренява не шелохнулись. На помощь
Острожскому поспешил только Тлучимост и братья Кондзьолы.
Мадонна Ченстоховска без сопротивления позволила, чтобы
кинжалами поддели и сорвали ее корону из золотой бляхи. Она не проронила ни
звука, ни слезы, когда сорвали корону ее Сыну. Ее темное лицо не дрогнуло,
когда срывали бляху с манжет одеяния. Печальные глаза не изменили выражения,
маленькие и тонкие губы не шевельнулись, когда выковыривали жемчуг и
драгоценные камни.
Треснуло и поломалось дерево, затрещало и порвалось полотно.
Ограбленная икона разломалась под ножами. На две доски. Больше и меньше.
Рейневан стоял, беспомощно и бессильно опустив руки. Кровь
бросилась ему в лицо, глаза застилал туман.
«Hodegetria, – звучало у него в голове. –
Указывающая путь. Великая Матерь, Pantea-Всебогиня. Regina-Царица, Genetrix-Родительница,
Creatrix-Творящая, Victrix-Победительница».
– Хватит, – Острожский встал. – Те маленькие
нехай остаются, не стоит возиться. Можем в дорогу. Только сперва выполню то,
что велели.
«Матерь природы, властительница стихий, царица и госпожа
сияющих высот. Та, чью единственную божественность в множестве образов почитает
весь свет под разными именами и в различных обрядах».
Князь Федор Острожский вытащил из ножен широкий тесак с
простым крестоподобным эфесом. Он подошел к ограбленной иконе.
Рейневан стал ему на пути.
– Уничтожь что-то другое, – сказал он
спокойно. – Это нельзя.
Острожский отступил на шаг, прищурил глаза.
– А ты всё пакостишь, немчура, – процедил
он. – Ничего, только пакостишь. Твои пакости мне уже надоели, терпеть твои
пакости не могу. Прочь с дороги, а то убью!
– Отойди от иконы.
