Сначала думали договариваться и мирно дело завершить, однако
слишком много было между ними ненависти и крови. Прибывшего из Силезии Бедржиха
из Стражницы, который призывал к соглашению, обругали и едва не убили, он
должен был с поля со своими людьми уступить и уйти прочь. А они из хуфниц,
тарасниц и других pixisdes
[395]
начали палить друг в друга,
так что гул большой сотворился и дым всё поле застлал. А засим ударили в этот
дым железные рожмберские господа, но только их отбили и они назад подались.
Тогда великий крик поднялся среди Табора и Сироток, что вот бежит враг, что
надобно его настичь и добить. Раскрыли они вагенбург у кучей ринулись в поле.
И это был их конец. И их гибель.
– Стояять! Стояяяяять! – ревел Ян Чапек из
Сан. – Это ловушка! Сцепить возы! Не выходить из hradby!
[396]
Его голос тонул в грохоте битвы и гуле выстрелов, стрельцы с
возов таборитского вагенбурга непрерывно стреляли по отступающим рыцарям. А
табориты и Сиротки с ревом вырвались в поле, размахивая цепами и алебардами.
– Гыр на ниииих!
И тогда на них посыпался град пуль, картечи и болтов.
Позицию каликстинцев затянуло дымом. А с дыма на пехоту, лишенную защиты возов
и рассеянную по полю, ринулась панцирная кавалерия.
Кто мог, бежал, кому посчастливилось убежать от мечей
рыцарей, тот добирался до возов, где гейтманы, охрипшие от выкрикивания
приказов, пытались сомкнуть ряды и организовать оборону. Однако и это уже было
поздно. Рожмберцы, изображавшие бегство, вернулись, вклинились между
расставленных возов, ворвались в вагенбург, накалывая оборону на копья и с
разгона сметая их. Ондржей Кержский со своей конницей бросились на них. Их
покололи копьями и смели, легковооруженные табориты были не в состоянии
остановить закованную в железо кавалерию. Подскочил на подмогу Ян Чапек,
вымахивая мечом и созывая пехоту. Подскочил и Рейневан. Он видел перед собой
оскалившиеся конские морды, нагрудники и салады, видел лес наставленных копий,
был уверен, что идет на смерть. Всадника рядом копье пробило навылет и вышибло
из седла; до того, как копьеносец сумел пустить древко, Рейневан подъехал к
нему и рубанул мечом, раз, второй раз, из-под разрубленного наплечника брызнула
кровь. Второй всадник ударил его конем, рубанул с размаха, Рейневан сохранил
жизнь, сгибаясь за конской шеей. Рожмбержец не смог ударить второй раз,
таборитские пехотинцы зацепили его крюками гизарм и стащили с седла. Набросился
третий, с топором, видя, что с ним ему не справиться, Рейневан крикнул, дернул
вожжи, кольнул коня шпорами. Конь стал на дыбы, замолотил передними ногами,
подковы упали на набедренник и панцирный фартук, прогнули латы, рожмбержец
закричал и упал на землю. Вокруг неистовствовала дикая сечь, под копытами коней
скрежетали латы и хрустели кости.
На глазах Рейневана рожмбержские панцирные забросили на возы
вагенбурга цепи с крюками, повернули коней, дернули. Возы перевернулись,
придавив стрельцов и арбалетчиков. В пролом ворвалась каликстинская конница,
конные рекой ворвались в середину, коля, рубая и затаптывая. Разорванный
вагенбург вдруг превратился в ловушку без выхода.
– Это конец! – крикнул Ян Чапек из Сан, рубая
мечом налево и направо. – Поражение! Нам хана! Спасайся, кто может!
Рейневан! Ко мне!
– Ко мне! – горланил Ондржей Кержский. – Ко
мне, братва! Спасайся, кто может!
Рейневан повернул коня. Он колебался только мгновение,
короткое мгновение, от которого зависело жить или умереть. Он увидел, как
панцирная кавалерия валом кладет сланьских цепников и копейщиков из Кутной
Горы, как ложатся под меч Сиротки из Чешского Брода. Как валится с седла
Зигмунт из Вранова. Как падает проколотый копьями и посеченный мечами Прокоп
Голый, бившийся на возе. Как опускает дароносицу и падает смертельно раненный
Прокоупек. Как битва превращается в резню.
И его охватил страх. Чудовищный, выворачивающий внутренности
страх.
Он прижался к гриве коня и помчался за Чапеком. В промежуток
между возами, под градом пуль и болтов. Вниз, вниз, яром, по склону горы.
Только бы подальше.
Только бы подальше от Липан.
– В Колин! – крикнул Ян Чапек. – В Колин!
Только б кони выдержали! Рейневан! Что ты там делаешь, черт возьми?
Рейневан соскочил с седла. Упал на колени. Наклонил голову
до самой земли. И разревелся.
– Смысл жизни… – рыдал он, задыхаясь. –
Идеалы… Lux perpetua… И бегу с поля боя… Как трус… Даже погибнуть… Даже
погибнуть, как следует, не сумел!
Чапек вытер с лица сажу, пот и кровь. Покрутил головой,
сплюнул.
– Это еще не конец! – закричал он. – Мы им
еще покажем! А что? Мы должны были дать себя убить? Как дураки? Сегодня
смываемся, чтобы завтра иметь возможность сражаться снова. Вставай, силезец,
вставай! Видишь? Это уже колинский тракт! Едем в Колин, там нас не достанут!
Вставай и на коня! Слышишь?
– Езжай сам.
– Что?
– Езжай сам. Мне нечего в Колине искать.
Теплый майский дождь падал и шелестел на листьях.
Да-да, благородные рыцари, да, богобоязненные монахи, верьте
мне милостивые государи купцы, жесток был липанский сonflictus, яростен бой на
склонах Липской горы.
Бились на смерть аж до позднего вечера. До позднего вечера,
почти до самой темноты гинули братья из Табора и Сиротки. Одних побили в поле,
других в вагенбурге, третьих во время бегства. Общим счетом, говорят, полегло
около двух тысяч Божьих воинов, среди которых и Прокоп Голый, прозванный
Великим. Многих из братьев взяли в неволю. Более знатным была дарована жизнь.
Но более семисот взятых в плен рожмбержцы загнали в овины под Чешским Бродом и
там живьем спалили.
И был это большой триумф каликстинцев и католиков. И конец
таборитскосиротских полевых войск.
На следующий день после Липан, в последний день мая 1434
года, в Городке, по дороге в Галич, где должен был принимать присягу нового
молдавского воеводы Стефана, на восемьдесят пятом году жизни умер на руках
духовных и светских особ Владислав Ягелло, король Польши. В этом же году, в
день апостола Якова, взошел на вавельский трон сын Ягеллы, Владислав
Ягеллоннчик, десяти весен от роду.
