– Твой объект, как ты утверждаешь, – начал
он, – постоянно принимает жидкое золото, aurum potabile. Тем самым он
абсолютно устойчив ко всем известным токсинам и ядам в их основной форме.
Поэтому необходимо применить compositum, многоступенчатый комбинированный яд.
Само aurum potabile не реагирует ни с чем. Однако следует предположить, что
принимающие aurum употребляют также другие препараты, с целью сохранения
органического баланса, соматического равновесия и противодействия побочным
явлениям. Такими препаратами бывают confectiones opiatae, некоторые panacea,
как, например, Hiera, и некоторые athanasia, как Theriak.
[406]
Наш compositum, алхимический magisterium Эдлингера Брема, содержит в качестве menstruum
[407]
безвкусную aqua fortis.
[408]
Использованные simplicia, если тебе это интересно, это, в частности, зимовик,
[409]
colchicum autumnale, волчье лыко, daphne mezereum. Ничего
особенного и ничего нового, зимовиком, как можно догадаться из латинского
названия, травила уже в Колхиде Медея. То, что в нашем композите является
наиболее новаторским… и наиболее смертоносным… это буфотенин. Магически
обработанная вытяжка из активной субстанции, содержащейся в секрете желез жабы.
Бездеховский взял графин, налил себе.
– Когда попотчуешь его отравой, у объекта через
какое-то время появятся симптомы, сопутствующие отрицательной реакции на aurum
potabile. Он, как обычно, примет тогда panaceum. С panaceum прореагирует
зимовик, вызывая понос. Средство от поноса прореагирует с mezereum, усиливая
симптомы и сильно повышая температуру тела. Объект тогда примет Hiera или Theriak,
а с получившимся из всего этого реактивом среагирует буфотенин.
– Смерть наступит быстро? Безболезненно?
– С точностью до наоборот.
– Это хорошо. Большое спасибо, учитель.
– Не благодари, – rewerendissimus doctor хлебнул
из бокала. – Езжай и отрави сукиного сына.
Люди аж останавливались, оборачивались, глазели с открытыми
от удивления ртами, шептались, показывали пальцами. Было что показывать, было
чему удивляться. Казалось, что легенды, сказки и рыцарский эпос ожили и
посетили Вроцлав, многолюдную Замковую улицу. Серединой улицы, в шеренге
расступающихся вроцлавцев, пританцовывая, шагал, прекрасный карегнедой жеребец,
покрытый снежнобелой попоной и украшенный вокруг шеи гирляндой из цветов. На
жеребце сидел молодой рыцарь в красносеребряном вамсе и бархатном берете с перьями.
Рыцарь вёз впереди себя на луке красивую, как на картинке, панну в белой cotehardie
[410]
и и венке из цветов на светлых волосах, пышных и
распущенных, как у лесной нимфы. Панна обнимала рыцаря и одаривала его
страстным и полным любви взглядом, а время от времени не менее страстным
поцелуем. Конь ступал, ритмично стуча подковами, люди восторженно глядели.
Казалось, что во Вроцлав приехал кто-то прямо из строф романса, из слов песни
трубадура, из рассказа барда. «Вот, – шептали вроцлавцы, – смотрите,
Лоэнгрин везет Эльзу из Брабанта, Эрик держит на луке Эниду, вот Алькасин в
объятиях своей Николетты, вот Флорис и Бланшфлер. Вот, смотрите, Ивэн и Госпожа
ручьев, вот Гарет и Лионесса, вот Вальтер и Хильдегунда, вот сам Парсифаль со
своей Кондвирамурс».
– Смотрят, – Парсифаль фон Рахенау оторвал губы от
губ невесты. – Смотрят на нас непрерывно…
– Пусть смотрят. – Офка фон Барут, в скором
будущем фон Рахенау, уселась поудобнее на луку, с любовью посмотрела в глаза
жениха. – Ты обещал.
Действительно, Парсифаль фон Рахенау пообещал. Поэтому,
обоих отцов, Тристрама фон Рахенау и Генриха фон Барута, жених и невеста после
официальной церемонии обручения оставили пиву и вину, а матерей, Грозвиту фон
Барут и Берхту Рахенау – мечтам о внуках. А жених Парсифаль выполнил обещание,
данное невесте. Что он романтически провезет ее через весь Вроцлав. От площади
до собора и обратно. На луке. На карегнедом кастильском жеребце, подарке
Дзержки де Вирсинг.
Вроцлавцы смотрели. Подковы застучали по доскам и балкам,
молодые въехали на Пясковый мост. Прохожие расступались перед ними. Офка
внезапно громко охнула, впилась ногтями в плечо Парсифаля.
– Что случилось? Офка?
– Я видела… – Офка проглотила слюну. – Мне
показалось, что я видела… Знакомую…
– Знакомую? Кого? Может, вернуться?
Офка еще раз глотнула слюну, отрицательно покрутила головой,
невольно зарумянившись. «Лучше нет, – подумала она. – Лучше не
возвращаться к давним делам, лучше вычеркнуть их, выбросить их из памяти. Тот
день на вершине Радуни. Лучше, чтобы любимый не знал, что это действие белой
магии, что это магия их соединила, что это чары преодолели преграды и сделали
так, что они вместе, отныне и навеки, ибо что Бог соединит, того не разъединить».
«Интересно, – вдруг подумала она, – удалось ли это
и им, была ли и для них магия благосклонна. Для Эленчи… И для Электры. Электры,
лицо которой мгновение тому я видела в толпе».
– Мы были едва знакомы, – пояснила она, пытаясь
быть безразличной. – Ее зовут Электрой.
– Я удивляюсь родителям, – сказал Рейневан, –
которые дают детям такие имена. Можешь считать это суеверием, но я боюсь, что
имя может оказаться вещим и повлиять на судьбу потомка.
– То есть?
– Электра была дочерью Агамемнона, царя Микен. Она обожала
отца; когда его убили, она взбесилась от ненависти и жажды мести. Она
отомстила, но лишилась рассудка. Я не дал бы дочке такое имя.
– Я тоже нет, – Офка прижалась к жениху. – Мы
нашу дочь назовем Беатой.
[411]
Колокол Девы Марии в Пяске возвестил сексту. Рейневан
пропихивался сквозь толпу, нежно храня за пазухой флакон с композитным ядом. Он
решился. Ждал случая. Давно ждал случая.
