Подойти они не успели. Рейневан почувствовал, как что-то
припирает его к стойке. Что-то большое. И вонючее. Как чучело этого заведения.
Он с трудом обернулся.
– Новые люди, – промолвил, ужасно разя луком и
плохо переваренным мясом, большой и косматый тип в вылезшей наполовину из
штанов рубашке. – Новые люди здесь платят вступительное. Обычай такой.
Потрусика кошельком, барин. И выставь нам, а то мы помираем от жажды.
Дружки косматого, в количестве трех человек, захохотали.
Один брюхом пхнул Ахиллеса Чибульку. Этот для разнообразия вонял попостному.
Рыбой.
– Хозяин, – махнул Рейневан. – Пиво для этих
господ. По бокалу.
– По бокалу? – прохрипел ему в лицо
косматый. – По бокалу? Одранского рыбака обижаешь? Трудящего человека?
Бочонок ставь, падло ты! Ты червяк! Ты мандавошка городская!
– Отойди, добрый человек, – слегка сожмурил глаза
Рейневан. – Уйди. Оставь нас в покое.
– А то что?
– Не вводи во искушение.
– Что-ооо?
– Я дал обет не бить людей во время поста.
Прошло какое-то время, пока до косматого дошло, пока он
зарычал и размахнулся кулаком для удара. Рейневан был проворнее. Он схватил со
стойки кувшин и разбил его о физиономию косматого, заливая его пивом и кровью.
В то же мгновение, используя размах, он заехал другому верзиле ногой в
промежность. Чибулька расквасил третьему нос предусмотрительно взятым в дорогу
кастетом, четвертому забил кулак под ребра и повалил на колени. Косматый
пытался встать, но Рейневан дал ему в лоб уцелевшей ручкой кувшина, а видя, что
этого мало, добавил так, что в кулаке у него остались только крупицы глины и
эмали. Он прижался спиной к стойке, вытащил стилет.
– Спрячь нож! – заорал трактирщик, подбегая с
прислужниками. – Нож спрячь, обормот! И вон отсюда. Чтобы я вас здесь
больше не видел, сволочи! Негодяи! Авантюристы! Ноги вашей чтобы здесь не было!
Вон, говорю!
– Это они начали…
– Это постоянные посетители! А вы чужие! Приблуды.
Убирайтесь отсюда! Raus! Raus,
[38]
говорю!
Их выпихнули, обзывая и толкая палками, в сени. А из сеней
во двор.
Посетителям было развлечение, слезы выступали от потехи,
тонко хихикали дамочки. Чучело медведя наблюдало за происходящимодним
стеклянным глазом. Второй ему кто-то выдолбал.
Они не отошли далеко, только за угол конюшни. Услышав за
собой тихие шаги, оба, как пружины повернулись. Рейневан со стилетом в руке.
– Спокойно, – поднял руку мужчина, которого они
видели внутри, возле стола в углу, среди бутылей и девок. – Спокойно, без
глупостей. Я Грабис Гемпель.
– По прозвищу Аллердингс?
– Allerdings.
[39]
В самом деле. –
Мужчина выпрямился. Был высокий и худой, с длинными обезьяньими руками. –
А вы по поручению каноника, как я догадываюсь. Но каноник говорил об одном. Кто
из вас тот один?
– Я.
Аллердингс посмотрел на Рейневана, изучая.
– Ты очень неумно поступил, – сказал он, –
приходя сюда и расспрашивая. Еще более глупой была эта авантюра. Сюда часто
заглядывают сыщики, могли бы тебя запомнить. Хотя, по правде, физиономия у
тебя… Такую трудно запомнить. Без обид.
– Без обид.
– Я возвращаюсь вовнутрь. – Аллердингс подвигал
худыми плечами. – Кто-нибудь мог видеть, как я за вами выхожу, а меня
запомнить легче. Увидимся завтра. На Милицкой, в винном погребке «Звон
грешника». На терцию. А сейчас – с Богом. Убирайтесь отсюда.
Они встретились. Девятнадцатого февраля, в субботу перед
воскресеньем Reminiscere.
[40]
На улице Милицкой, в погребке
«Звон грешника», который в основном посещали подмастерья литейных заводов,
сейчас, в пору терции, скорее пустом. С самого начала уклончиво объяснить, о
чем речь, Аллердингс ему не позволил.
– Я знаю в подробностях, – прервал он, прежде чем
Рейневан начал развивать суть дела, – что к чему. Подробности дал мне наш
общий знакомый, каноник Беесс, до недавнего времени препозит в кафедральном
капитуле. Делал он это, сознаюсь, с большой неохотой, решив сохранить себя и
свои тайны. Однако он знал, что без этого я не смог бы подготовить акцию.
– Значит, ты в курсе, – понял Рейневан. – А
акцию подготовил. Тогда перейдем к деталям. Время торопит.
– Что торопливо, – холодно прервал
Аллердингс, – то дьяволово, как говорят поляки. Перед деталями стоит
обмозговать более общую проблему. Которая может иметь на детали влияние. Причем
принципиальное.
– И что это за проблема?
– Проблема в том, имеет ли запланированная акция вообще
смысл.
Рейневан какое-то время молчал, забавляясь бокалом.
– Имеет ли акция смысл, – повторил наконец. –
Как ты предлагаешь это установить? Будем голосовать?
– Рейневан, – не опустил взгляд Аллердингс. –
Ты – гусит. Ты – предатель. В этом городе ты – ненавидимый враг, находишься в
самом центре вражьего стана. Вызываешь отвращение как еретик, отступник от
веры, на которого всего лишь четыре недели тому под звон колоколов в этом
городе наложили анафему. Ты ловчий зверь, ягненок среди стаи волков, все за
тобой следят и охотятся. Ибо тот, кто убьет тебя, получит славу, уважение,
престиж, отпущение грехов, благодарность властей, денежное вознаграждение и
успех с прекрасным полом. И в конце концов тебя затравят, парень. Не поможет
тебе магия, которой ты маскируешься, на магию есть методы, если внимательно
всмотреться, видно из-под камуфляжа твою настоящую морду. Узнав на улице, тебя
разорвут в акте самосуда. Или возьму живьем и вздернут на эшафоте. Так оно
будет, и каждый последующий день пребывания во Вроцлаве неумолимо этот момент
приближает. А ты, вместо того, чтобы брать ноги в руки, хочешь предпринимать
какие-то сумасшедшие действия. Скажи мне, положа руку на сердце, это имеет
смысл?
– Имеет.
– Понимаю, – теперь пришла очередь помолчать
немного Аллердингсу. – Все ясно. Для спасения попавшей в беду девушки идем
на любой риск. На любое сумасшествие. Даже на такое, которое ничего не даст.
– Не даст?
