Каспер Унгерат, прояснил таборит, это вроцлавский купец,
богат просто до непристойности, в своих барских замашках так самонадеян и
горделив, что в Гнеговицах под Вроцлавом бург себе купил и в этом бурге как
шляхтич себе сидит, уже ему как бы и шляхетство светит, уже и о гербе
помышляет, ха-ха. В рамках этих замыслов сыновей своих, Гебхарда и Гильберта, в
войске епископа армигерами пристроил. В какой-то пограничной рубке поймали
Гильберта табориты из Одр. Быстро узнав, какая золотая наседка попала им в
руки, и какие золотые яйца снести может, запросили за пленника ровнехонько
пятьсот коп
[48]
денежек выкупа.
– Вот это сумма, ха-ха, не фунт изюма. Теперь
понимаете, в чем дело? Унгерат, старый скряга, договорился, хочет уладить дело
по безналичному расчету. За свободу Гильберта получат свободу пленные чехи,
утраквисты, захваченные силезцами. У Унгерата есть знакомства, связи, должники.
Быстренько обеспечил себе пленников. То есть, нас, ха-ха. Выходит, ха-ха, что
мы, учитывая и этого полумертвого, идем по каких-то восемьдесят коп per capita,
[49]
хехе, в общем балансе. Я сказал бы, что в среднем цена
неплохая. Разве что кто-то из господ ценит себя дороже.
Никто не отозвался. Глас из Либочан звонко засмеялся.
– На обмен нас везут, господа. Так что выше голову,
ха-ха, недолго быть нашей неволе, недолго!
Теснота и духота внутри фургона стали причиной того, что на
узников напала сонливость, спали почти беспрерывно. Рейневан, когда не спал,
размышлял.
Кто его предал во Вроцлаве?
Исключая обыкновенную случайность, а в сложившейся ситуации
случайности надо исключать, возможностей оставалось немного. Люди со временем
меняются. Ахиллес Чибулька мог покуситься на спрятанные под полом аптеки
золотые монеты, желание овладеть ими могло стать непреодолимым искушением. Что
же тогда говорить об Аллердингсе, которого Рейневан вообще не знал, а имел
полное основание считать его наемным подлецом?
Однако, главным подозреваемым оставался, естественно патер
Фелициан, Ганис Гвиздек, прозванный Вошкой, для которого ложь, предательство и
мошенничество, были, казалось, второй натурой. Аллердингс предупреждал об этом
Рейневана, но тот пренебрег предупреждениями и недобрыми предсказаниями. Omnis
[50]
ксендз avaritia,
[51]
ссылался он на
распространенную поговорку, Фелициан не предаст из-за своей жадности, потому
что если бы предал, то сто флоринов ушли бы у него из-под носа. Аллердингса это
не убедило.
«Аллердингс мог быть прав, – в отчаянии думал
Рейневан. – Собственную шкуру отец Фелициан мог ценить выше ста флоринов,
мог предать из-за страха за шкуру. Мог предать, чтобы снискать чью-то милость и
получить в будущем большую выгоду. Да, многое указывало на то, что предателем
был именно отец Фелициан. А коль так…
«А коль так, – в отчаянии думал Рейневан, – то
весь искусный вроцлавский план ни к чему. Шансы быстро разыскать Ютту пропали,
надежды развеялись. Опять неизвестно, что делать, с чего начинать. Опять тупик.
Опять исходная точка».
«Если вообще будет какой-то выход, – думал
Рейневан. – Весельчак Глас может ошибаться. Может, нас вообще не обменяют?
Может быть так, как в замке Троски, – утраквистов покупают, чтобы их потом
замучить на эшафоте с целью поднятия духа местного населения».
А на то, что спасет его таинственная призрачная дама, в этот
раз рассчитывать трудно.
Больной перестал стонать и бредить. Лежал спокойно и наверное
даже чувствовал себя лучше. При свидетелях Рейневаен уже не осмелился
использовать магию, так что выздоровление следовало приписать естественным
факторам.
– Вылезайте! Давай, давай! Быстро! С воза!
Солнце резануло по глазам, глоток холодного воздуха едва не
лишил его сознания. Чтобы удержаться на размягченных как желе ногах ему
пришлось ухватиться за плечо Яна Куропатвы из Ланьцухова. Стоящему сбоку
Надобному не было лучше, он просто висел, бледный как мертвец, на плече
Кохловского. Торговец оружием, хоть и менее внушительной внешности, оказался
возле Ганса из Либочан наиболее выносливым. Они оба с чехом стояли уверенно и
лучше остальных делали вид, что не боятся.
– Будет обмен пленными, господа гуситы, – сообщил
им с высоты седла Эбервин фон Кранц, командир наемников. Скоро станете
свободными. Этой милостью вы обязаны присутствующему здесь вельможному панычу
Гебхарду Унгерату, сыну ясновельможного Каспера Унгерата. Так что кланяйтесь!
Низко! Ну же!
Гебхарт Унгерат, коренастый и безобразный, как гном, высоко
задрал голову и надул губы. После чего развернул коня и отъехал шагом.
– Пошли, еретики, пошли! Туда, к мосту! Эй, вы, этого
больного надо будет нести!
– Это река Ольза, – проворчал вдруг посерьезневший
Глас. – Мы находимся где-то между Фриштатом и Цешином. На мосту будет
обмен. Такова традиция.
Перед мостом им приказали остановиться, окружили лошадьми.
Под мостом полноводная Ольза шумела, омывала опоры, переливалась через
водорезы.
Ждали недолго. На противоположном берегу появился всадник. В
капалине, кольчужном капюшоне с накидкой, бурой яке, надетой на бригантину,
типичный ман, мелкий густский шляхтич. Он присмотрелся к ним. Два раза повернул
коня, перед тем, как с цокотом копыт выехал на мост. Переехал на их сторону,
внимательно осматриваясь. Эбервин фон Кранц пошел ему на встречу. Минуту
разговаривали. Потом оба заехали напротив Гебхарта Унгерата.
– Говорит, – откашлялся Эбервин фон Кранц, –
что слово сдержали. Привели паныча Гильберта. Они знают, что вместо пяти, как
было уговорено, у нас шестеро, таким образом, чтобы продемонстрировать добрую
волю, вместе с панычом Гильбертом, освобождают еще одного силезца. Только
сначала хочет увидеть наших пленников.
Гебхард надул губы, снисходительно кивнул головой. Ведомый
Эбервином гуситский ман шагом подъехал к узникам, посмотрел на них из-под
капалина. А Рейневан наклонил голову. Из опасения, что его лицо выдаст его.
Маном был Урбан Горн. Роль малозначащего и еще менее
сообразительного посланника он играл превосходно. С опущенными глазами что-то
вполголоса смиренно пробормотал Эбервину, поклонился Гебхарду Унгерату.
– Ты увидел, что хотел увидеть, – сказал ему
Эбервин. – Так что иди к своим. Заверь, что и мы слово сдержали и никакого
вероломства не замышляем. Честный обмен.
