– Ты попросил меня помочь, я помог. Прошла, считай
неделя. Ты не допрашиваешь уже Шиллинга о делах, связанных с магией. Мне же
каждый день, каждый час, проведенный в Совиньце, напоминает, что где-то там
далеко в неволе Ютта ожидает спасения. Поэтому я намерен ехать. В ближайшее
время. Успокоив тебя для начала. Все, что я здесь узнал, особенно о Перферро,
сохраню в тайне, никому и никогда этого не открою.
Горн молчал долго, производя впечатление человека,
заслушавшегося уханьем сов.
– Не откроешь, говоришь. Это хорошо, Рейнмар. Меня это
очень радует. Спокойной ночи.
Зима совсем, как казалось, уже уступила место весне. И не
было похоже, чтобы она хотела за это место бороться. Был день святых Кирилла и
Мефодия, восьмое марта Anno Incarnationis Domini 1429.
Горн ожидал Рейневана в охотничьей комнате Совиньца,
украшенной многочисленными охотничьими трофеями.
– Мы выезжаем, – начал без вступлений Рейневан,
когда они вошли. – Уже сегодня. Шарлей и Самсон укладывают вьюки.
Горн молчал долго.
– Я намерен, – наконец заговорил он, –
атаковать, захватить и сжечь Сенсенберг. Намерен уничтожить до последнего
Черных Всадников. Намерен уничтожить Биркарта Грелленорта, предварительно использовав
его для дискредитации и уничтожения Конрада из Олесницы, епископа Вроцлава.
Говорю тебе об этом, чтобы ты знал о моих намерениях, хотя и так, вероятно, ты
о них догадывался по тем вопросам, которые я задавал Шиллингу. И спрашиваю
прямо: ты хочешь принять в этом участие? Быть при этом. И внести свой вклад?
– Нет.
– Нет?
– До освобождения Ютты – нет. Ютта для меня важнее.
Важнее всего, понимаешь?
– Понимаю. А сейчас кое-что тебе скажу. Послушай. И
постарайся понять меня.
– Горн, я…
– Послушай, – начал Горн. – Я не Горн, и не
Урбан. Придуманное имя, придуманная фамилия. В действительности меня зовут Рот.
Бернгард Рот. Моя мать была Маргарита Рот, бегинка из свидницкого бегинария.
Мою мать убил Конрад, нынешний епископ Вроцлава.
Что происходило в Силезии с бегардами и бегинками, ты,
несомненно, знаешь. Едва прошло три года после того, как Вьеннский собор
объявил их еретиками, епископ Генрих из Вежбна устроил большую охоту. На скорую
руку созванный доминиканскофранцисканский трибунал подверг пыткам и послал на
костер более полусотни мужчин, женщин и детей. Несмотря на это, бегарды
сохранились, их не сумели истребить также во время последующих волн
преследований, в 1330, когда буйствовал Швенкефельд, и в 1372, когда к нам
пришла Черная Смерть. Костры пылали, бегарды держались. Когда в 1393 году
предприняли очередную травлю, моей матери было четырнадцать лет. Она
продержалась до тех пор, возможно, потому, что была в бегинарии не очень
заметной, мало бросалась в глаза, день и ночь трудясь в госпитале Святого Михаила.
Но настал 1411 год. В Силезию вернулась зараза, и во что бы
то ни стало, начали искать виновных, причем не евреев – евреи в качестве
виновных уже всем приелись, требовалось разнообразие. А матери не
посчастливилось. Соседи и сограждане учились быстро. Уже во время предыдущих
охот выяснилось, что донос – вещь выгодная, что приносит конкретную пользу. Что
этим приобретается благосклонность властей. И что нет лучшего способа отвести
подозрения от собственной личности.
Но самое главное – там был Конрад, первородный сын князя
Олесницы. Конрад, который безошибочно учуял, где настоящая власть, он отказался
от правления унаследованным княжеством и выбрал духовную карьеру. В 1411 он был
препозитом вроцлаского кафедрального капитула и очень, очень жаждал быть епископом.
Но для этого же надо проявиться, стать известным. Лучше всего – как защитник
веры, гроза еретиков, вероотступников и чародеев.
И вот из доносов следует, что, несмотря на благочестивые
усилия, в Свиднице и Яворе продержалась бегардская зараза, что существуют еще
катары и вальденсы, что продолжает действовать Церковь Свободного Духа. И снова
доминиканскофранцисканский трибунал принимается за работу. Трибуналу активно
помогает свидницкий палач, Йорг Шмиде, работающий с задором и энтузиазмом. И
это ему принадлежит заслуга того, что противная бегинка и еретичка Маргарита
Рот созналась во всех предъявленных ей деяниях. Что молилась за второе
пришествие Люцифера. Что делала операции абортов, и занималась пренатальными
[90]
исследованиями.
Что совокуплялась с дьяволом и раввином, причем
одновременно. Что от этого совокупления имела выродка. То есть меня. Что
травила колодцы, разнося тем самым заразу. Что на кладбище выкапывала и
оскверняла останки. И, наконец, самое ужасное: что в церкви, во время
Поднесения, смотрела не на облатку, но на стену.
В итоге: мать сожгли на костре на оболони за церковью
Святого Николая и чумным кладбищем. Перед смертью она покаялась, поэтому к ней
проявили милосердие. Двойное. Ее задушили перед сожжением и пощадили ее
незаконнорожденного сына. Вместо того, чтобы утопить, как того требовали судьи,
меня отдали в монастырь. Однако сначала мне было приказано смотреть, как тело
матери шкварчит, вздувается пузырями и наконец обугливается на столбе. Мне было
девять лет. Я не плакал. С того дня я не плакал. Никогда. На протяжении двух
лет в монастыре. Где меня морили голодом, били, унижали. Впервые я расплакался
в 1414 году, на Задушки.
[91]
Когда узнал о том, что палач Йорг
Шмиде умер, простудившись. Я плакал от ярости, что он ускользнул из моих рук,
что я не смогу сделать с ним то, о чем мечтал бессонными ночами и продумал до
мельчайших подробностей.
Этот щенячий плач изменил меня. Я прозрел. Я понял, что
глупо жаждать мести орудиям и исполнителям, что ненужной тратой времени будет
выискивать и приканчивать доносчиков, лживых свидетелей, членов трибунала, и
даже их руководителя, благочестивого Пётра Баньча, лектора
[92]
свидницких доминиканцев. Я оставил их. В то же время, твердо решив, что сделаю
все, чтобы добраться до настоящего виновника. Конрада, епископа Вроцлава.
Непросто добраться до кого-нибудь такого как Конрад, необходим счастливый
случай, шанс. И вот Бруно Шиллинг является для меня таким шансом.
