– Святой Иреней, – возобновил он чтение, – об
антихристе говорит, что он должен в конце света прийти, три с половиной года
царствовать, в Иерусалиме свой храм построить, силой царя овладеть, святых
мучить и всю Церковь Божью разрушить. Звать его должны будут по пророчеству
Откровения числом 666, а будут это имена Эвантас, Латейнос, Тейтан. Ипполит
Мученик, однако, возлагает это 666 на имена Какос, Оликос, Алиттис, Блауэрос,
Антемос и Генесирикос. Также он указывают турецкое имя Махометис, которое тоже
значит 666, из букв греческих, которыми это число обозначают. А еще можно
вывести, что если от 666 вычтем число рыб, которых словил в Тивериадском море
Пётр, а затем умножим на число моряков на судне, которым плыл в Италию Павел, и
поделим на длину ковчега в храме Божьем по книге Исход, то на каппадокийском
языке прямо получится «Ioannes Hus apostate».
[94]
Из этого всего
видно неимоверное бесстыдство еретиков, которые оного Гуса почитают. О, вы –
ничтожные посланцы антихриста! Уже вами антихрист дела свои тайные творит,
когда вы таинства и жертвы выбрасываете; Бога в Троице и Пресвятую Деву хулите,
когда божественность Сына Божьего, чтобы антихристу его приписать, отрицаете,
когда всякое несогласие, злодеяния и мерзость сеете, когда все истины святой
католической веры топчете. Боже! Смилуйся над вами!
[95]
Писарь опустил лист, тревожно бросил быстрый взгляд на лик
епископа Конрада, на котором попрежнему трудно было что-либо прочесть.
– Хорошо, – оценил наконец епископ к облегчению
писца. – Вполне хорошо. Воистину, поправить надо совсем немного. Там, где
говорится о ничтожных гуситах, допиши еще «О, чехи, вы никчемная нация
славянская». Нет, нет, лучше «подлая и никчемная…»
– «Подлая, никчемная и презренная…», – поправил
Стенолаз. – Так будет лучше всего.
Писарь побледнел, побелел, как бумага, которую держал,
потому что видел то, чего не заметил повернутый спиной епископ. А именно: как
сидевшая на подоконнике птица превращается в человека. Черноволосого, одетого в
черное, с как бы птичьей физиономией. И демоническим взглядом.
– Перепиши постиллу
[96]
– жесткий
приказ епископа вырвал писаря из остолбенения и вернул в реальность. –
Переписав, отдай в канцелярию, пусть размножат и разнесут по церквям,
священникам для проповедей. Иди.
Спичрайтер, прижимая свое произведение к животу, согнулся в
поклоне, задом отступая в сторону дверей. Епископ Конрад тяжело вздохнул, отпил
вина, показал прислужнику, что тот может долить. У прислужника тряслись руки,
горлышко графина подзвякивало о край бокала. Епископ жестом отправил его.
– Давно ты не появлялся, – обратился он к
Стенолазу, когда они остались одни. – Давно не влетал в окно, не тревожил
мою прислугу, давно не пускал сплетен. Я уж начал тревожиться. Где же ты был,
сынок, чем занимался? Дайка угадаю: штудировал в Сенсенберге дьявольские книги
и гримуары? Одурманивал себя гашш’ишом и ядом из мухоморов? Вызывал Сатану?
Поклонялся демонам, приносил им человеческие жертвы? Убивал узников в камерах?
Терял подчиненных, своих знаменитых Черных Всадников, на полях битв? Позволял
ускользать предателям и водить себя за нос шпикам? Ну же, сынок, отвечай.
Докладывай. Похвались, каким из моих распоряжений или указаний ты пренебрег в
последнее время. И каким образом портил мне в последнее время репутацию?
– Ты закончил, папочка?
– Нет, сынок. С тобой я не закончил. Но поверь мне, уж
очень соблазняет меня мысль, чтобы в конце концов закончить.
– Коль уж ты об этом говоришь, значит не все так
плохо, – блеснул зубами Стенолаз, разваливаясь в дубовом кресле. –
Если бы, в самом деле, я тебя донял или перестал быть полезным, ты бы прикончил
меня втихаря и без предупреждения. Несмотря на кровные узы.
– Я тебе уже говорил, – прищурил глаза
Конрад, – и не вынуждай меня повторять. Между нами нет никаких кровных уз.
Я зову тебя сыном и отношусь к тебе, как к сыну. Но ты не мой сын. Ты сын
чародейки, отравительницы, к тому же выкрестки, которую я спас от костра,
сделав ее монахиней. Факт, что я многократно удостаивал твою мать траханьем,
нисколько не означает, что ты являешься плодом моих чресел, Биркарт, что ты
зачат от моего семени. Я склоняюсь к мысли, сынок, что произвел на свет тебя
сам дьявол. И вовсе не в том дело, что в Любани ни один смертный мужчина не мог
иметь доступа к твоей матери, я слишком хорошо знаю как женские монастыри, так
и темперамент твоей чувственной мамочки, даю голову на отсечение, что не один
ксендз насадил ее там на дротик. Однако твой характер выдает, чьих рук дело
твое появление на свет.
– Продолжай, папочка, продолжай. Пусть тебе станет
легче.
– Получается, – продолжал епископ, забавляясь
ножкой чаши и выражением лица Стенолаза, – что ты сын дьявола и развратной
еврейки. Ну, чисто тебе антихрист, герой моих последних пропагандистских постил.
Эвантас, Латейнос или какой-то Какос или Какас, забыл. Налей мне вина. Распугал
прислугу, так что сам прислужи. И говори, что у тебя ко мне. Что надо?
– Ничего. Заскочил засвидетельствовать почтение.
Спросить о здоровье, ведь сыну пристало интересоваться здоровьем родителя. Я
хотел, как хороший сын, спросить, может, отцу чего надо? Может, нуждается отец
в какой-то сыновей услуге? Или прислуге?
– Не время для твоей заботы. Ты был мне нужен месяц
тому. Воистину жаль, что не было тебя под рукой. Жаль и для тебя, как мне
кажется. Рейневан из Белявы объявился во Вроцлаве. А у тебя когда-то к нему
было какое-то странное дело.
Лицо Стенолаза изменилось незначительно. Настолько
незначительно, что на это не обратил бы внимание никто, кто Стенолаза не знал.
Епископ Стенолаза знал.
– Через месяц после того, как я его предал
анафеме, – продолжал он. – Через два месяца после Велислава, где он
тебя одолел и унизил, этот негодяй осмеливается показать свою еретическую морду
в моем городе. Мало того, ему удается сбежать. Одни дураки у меня на службе,
черт возьми, дураки и недотепы.
– Что он делал во Вроцлаве? – сквозь стиснутые
зубы спросил Стенолаз. – Что здесь искал? Он был сам или с товарищами? Кто
и как его раскрыл? Каким чудом он убежал? Подробности, епископ, подробности.
