Он бросился на нее, как ястреб. Повернул, толкнул на бочку,
схватил за шею, резко нагнул. Берет съехал Дуце на глаза. Стенолаз вонзил
пальцы в ее светлые локоны, содрал с ягодиц шерстяное braccae
[110]
и бельё, сильно прижался к девушке. Дуца дрожала от возбуждения. А потом
закричала. Громко.
Боль и страсть были в этом крике.
– Что-то готовится, – повторил, сминая шапку,
Крейцарик. – В городе видели разных странных людей. Опасных на вид…
– Говори, – утратил терпение епископ. –
Выдави из себя, черт возьми.
– В городе поговаривают, что его милость Грелленорт
очень многим перешел дорогу. Что многие желают ему зла. Даже очень сильно.
– Это не новость для меня.
– И еще… – Шпик покашлял в кулак. – Пусть
ваша милость извинит, что я скажу…
– Извиню. Говори.
– Говорят, что во Вроцлав съехались родственники…
Родственники тех, кого поубивали… Господина фон Барта из Карчина… Господина
Чамбора из Гессенштейна… В городе говорят, что это господин Грелленорт… Виновен
в этих убийствах…
Епископ молчал, игрался пером.
– Ваша милость, – прервал тишину шпик. – Мне
кажется…
– Ну?
– Стоит предостеречь господина Грелленорта. Но ваша
милость уж, наверное, лучше знает, что делать…
Епископ молчал, игрался пером, кусал губы.
– Ты прав, – наконец ответил он. – Я знаю
лучше.
Какое-то время тому в храме Святого Якова отзвонили
комплету, сейчас, как можно было слышать, монахи хором принялись за Salve
regina. В ближайшее время должен был зазвучать позний звон, pulsus serotinus, в
любую минуту следовало ожидать звона на ignitegium.
Свечи в комнате были погашены, слабый свет давала печка, в
которой догорали поленья. Красный отблеск придавал действительно чарующую красу
гладкой коже и худощавому телу Дуцы фон Пак, лежащей сбоку на разметанной
постели. Опершись на локоть, Стенолаз смотрел на девушку, на ее широко
расставленные и устремленные на него глаза. Ему вспомнились другие огни, другие
глаза, другие голые тела, другой пронизывающий, электризующий болью секс. На
шабашах и оргиях в горах Гарца, на лесных полянах Поморья, в пещерах Альпухаррас
и на пустоши Эстремадуры. Когда земля дрожала от грохота барабанов, а в
раздираемом трелями дудок ночном воздухе шмыгали летучие мыши и совы.
Мертвый месяц заглядывал в окно.
«Зря я с ней связался. Привлек ее, притянул к себе – это
была ошибка. Ошибка, которую надо будет исправить».
Дуца фон Пак вздохнула, поднялась. Стенолаз непроизвольно
взглянул на ее шею, быстро оценил, как схватить и как свернуть.
«Хватило бы двух движений, – подумал он. – И этот
блеск потух бы в ее глазах…»
«Сынок», – вдруг прозвучало у него в голове.
Он сел на ложе.
«Сынок, – говорила Кундри, – приходи немедленно. Я
хочу тебе непременно что-то показать, что-то, что связано с разыскиваемой
девушкой. Жду. Приходи».
«Именно то, – подумал он. – Просто у этой уродины
закончилось aurum potabile. Но придется пойти. Мать, как-никак».
– Что-то случилось? – Дуца села, убрала волосы со
лба. Огонь из печки играл тенями на ее маленьких грудях. Мигал в ее широко
раскрытых глазах.
– Что-то случилось? Ты уходишь?
– Да. Вернусь поздно.
– Оставишь меня одну?
– Но не в эту минуту.
Он схватил ее за плечи. Прижал к подушкам. Принужденная к
покорности, она покорилась. И они самозабвенно любили друг друга. В отблесках
жара и бледном свете мертвого месяца.
«Stadtluft macht frei», – вспомнил Стенолаз, идя от
Песочного моста вниз Замковой улицей.
Тот факт, что во Вроцлаве постоянно пребывали многочисленные
ночные создания, вовсе не был для него новостью. Однако прошло какое-то время с
тех пор, как он гулял здесь после заката, и это время, как оказалось, многое
изменило. «Воистину, – констатировал он идучи, – не только для Кундри
дыхание большого города несло воздух свободы. Не она одна, как оказалось,
хорошо и свободно чувствовала себя во Вроцлаве. Не ей одной, как оказалось,
соответствовало проживание в большом городе».
Дзантир, неожиданно застигнутый возле ворот, поднял
удлиненную морду, явно не понимая, каким чудом Стенолаз его видит. Наконец
скрылся в сумрак, выгибаясь, как кот и ощетинив шерсть.
Под жерлом водосточной трубы сидели и лизали покрытую гноем
брусчатку несколько уркинов, надутых наподобие пушистых шаров. Скребя когтями,
смылся в темноту проворный, как ящерица, рапион. Чуть дальше был винный склад.
Мастеривший над колодкою лысый гном в кожаном кафтане даже не поднял голову.
Его вооруженный ломом дружок бросил на Стенолаза злой взгляд, что-то проворчал
под нос, трудно было разобрать, приветствие или оскорбление.
В переулке, отходящем к Узкой улице, стоял резкий зловонный
запах магии и алхимии, то есть, эктоплазмы, селитры, купороса, квасцов и
винного спирта. Водосток явно фосфорисцировал, в нем ползали эсфилины,
привлеченные отходами перегонки. Невдалеке, под сводчатой галереей, притаился
гару, развитое чутьё удержало его от нападения, он вовремя почувствовал ауру
Стенолаза и понял, что лучше не пробовать. Через несколько шагов похоже повела
себя ламия. Вампирша даже подождала, пока Стенолаз приблизится, и убедившись,
что Стенолаз действительно ее видит, поприветствовала его поклоном, завернулась
в епанчу и исчезла, серая на фоне серой стены.
Между контрфорсами церкви Святого Духа сидел клудер,
постанывая и почесывая брюхо. На масверках, пинаклях и башенках храма шелестели
крылья потревоженных воздушных змеев. Сразу за госпиталем Стенолаз заприметил
блестящую полоску свежей крови. Ведомый любопытством, вообще-то ему до этого не
было никакого дела, он усилил зрение заклинанием, посмотрел сквозь темноту.
Склоненная над окровавленным трупом, потревоженная чарами калькабра оскалила
двухдюймовые клыки, а волосы поднялись над ее головой, как серебристая корона.
Стенолаз пожал плечами, прибавил шагу. Как раньше, так и сейчас, оказывается,
было опасно ходить ночью по Вроцлаву.
Он пересек Торговую, вышел на площадку около колодца. И
тогда на него напали. Со всех сторон. Одетые так, что были почти невидимыми.
Необычайно быстрые. Для людей.
