Поверхность помещенного в меловой круг зеркала помутнела,
как будто кто-то невидимый дыхнул на нее. В зеркале что-то появилось, что-то
наподобие тумана, мутного испарения. На глазах удивленного до чрезвычайности
Рейневана, который в успех предприятия не очень верил, испарение приобрело вид
фигуры. Послышалось что-то похожее на вздох. Глубокий, свистящий вздох.
Рейневан склонился над «Энхиридионом» и вслух прочитал формулу заклятия,
передвигая по рядкам амулетом. Облако в зеркале уплотнилось. И заметно
увеличилось в размерах. Рейневан поднял руки.
– Benedictus qui venis!
[120]
– Quare, – дыхнуло облако тихим, с присвистом
выдохом, – inquietasti me?
[121]
– Erit nobis visio omnium sicut verba libri signati.
[122]
Великим именем Тетраграматон приказываю тебе, дух, снять
печати с книги тайн и сделать понятными для нас ее слова.
– Поцелуй меня, – прошептал дух, – в мою
астральную жопу.
– Приказываю тебе, – Рейневан поднял амулет и
прутик, – чтобы ты говорил. Приказываю, чтобы ты сдержал слово. Чтобы
закончил гороскоп, предсказал судьбы потомков Мендога и Гедимина, в частности…
– То, что тут лежит, – дух из зеркала не дал ему
закончить, – это не палец от моей ноги, случайно?
– Он.
Дым ладана начал пульсировать, поднялся в виде спирали.
– Своего отца пятый сын, – быстро промолвил
призрак, – крещенный понемецки и погречески, но в душе язычник, мечтает о
царстве, но вовсе не небесном. Звезда Сириус восходит вопреки этим намерениям,
а обещанная корона пропадет, похитит ее огнедышащий дракон, на хребте покропленный
кровью в виде креста. O quam misericors est dues justus et pius!
[123]
Дракон смерть пророчит, а день погибели известен. Понтификату Колонны anno
penultio,
[124]
день Венеры, в этот же день diluculum.
[125]
Когда от этой гибели пройдет сто дней и девятнадцать,
Колонна упадет, уступая место Волку. Понтификату Волка anno quarto будет Знак:
когда солнце войдет в последний дом, ветры невиданной силы повеют и бури
неистовствовать будут на протяжении десяти дней непрерывно. А когда от этих
событий сто и десять дней пройдет, уйдет со света отца своего седьмой сын,
король и властелин, Римом крещенный, но в душе язычник. Прельщенный соловья
сладким пением испустит он дух в маленьком замке, в gallicinium dies Martis,
[126]
прежде, чем взойдет солнце, которое в это время будет in
signo Geminorum.
[127]
– А я? – Не удержался в углу Корыбут. – Со
мной что? Мой гороскоп! Мой обещанный гороскоп!
– От дерева и железа погибнешь, ты, отца своего второй
сын, – ответил злым голосом призрак. – Исполнится судьба твоя в dies
Jovis, за четырнадцать дней перед Equinoctium autumnale.
[128]
Когда над святою рекою с волком смеряешься. Вот твой гороскоп. Я напророчил бы
тебе, может, чего и получше, но ты мне отрезал палец на ноге. Так что имеешь,
то, что имеешь.
– Ну и что это должно значить? – сорвался
князь. – Сейчас же говори мне ясно. Что ты себе думаешь? Ты покойник!
Труп! Не будешь мне тут…
– Княже, – прервал его Рейневан, закрывая
гримуар. – Духа здесь уже нет. Ушел. Завеялся, куда захотел.
Лежащая на столе карта была сильно исчеркана. Нарисованные
на ней линии и черточки соединяли Чехию с Лужицами – с Житавой, с Будзишином,
Згожельцем. Одна вела на Опаву и Силезию, к Ратибору и Козле. Вторая вела в
долину Лабы, в Саксонию, еще одна, самая толстая, – прямехонько на
Вроцлав. Больше Рейневану увидеть не удалось, Прокоп Голый закрыл карту листом
бумаги. Поднял голову. Они долго смотрели друг другу в глаза.
– Мне донесли, – сказал наконец Прокоп, – что
ты связался с Сигизмундом Корыбутом. Что вы вместе проводите много времени,
развлекаясь магией и астрологией. Мне хотелось бы верить, что не развлекаетесь
ничем другим.
– Не понимаю.
– Ты всё прекрасно понимаешь. Но раз уж хочешь прямо,
пожалуйста. Корыбут – предатель. Он имел отношения с папой, отношения с Яном
Прибрамом, с Рожмберком, с Генрихом фон Плауэном, с католиками из Пльзно. Он
утверждал, что стремится к установлению мира, потому что сокрушался над
происходящим пролитием христианской крови. А я утверждаю, что всё это сказки,
он не был настолько глуп, чтобы не понимать, что на самом деле интересовало
папу и католиков. Мир? Компромиссы? Договоры? Вздор! Они хотели нас разделить,
сделать так, чтобы мы начали враждовать между собой и уничтожать друг друга, а
они уничтожили бы оставшихся. Корыбут наверняка знал об этом, поэтому он
виновен в измене, за измену отправился в тюрму, ему еще повезло, что его не
казнили. И сидел бы он в Вальдштайне до Судного дня, если б не заступничество
Ягеллы и щедрый выкуп, который Ягелло заплатил.
Теперь мы договорились. Сидя здесь, на Одрах, Корыбут и
Пухала предоставляют, я признаю это, Табору ценные услуги, благодаря им обоим
мы крепко удерживаем Моравские ворота, бастион против союза Люксембуржца с
Альбрехтом и связь с Польшей. Мы договорились о союзе, заключили договор.
Корыбут имеет у меня два плюса. Primo: он окончательно попрощался с надеждой на
чешский трон. Secundo: он ненавидит пражский Старый город. Так что нас
объединяет общность интересов. Пока эта общность будет продолжаться, Корыбут
будет моим союзником и товарищем по оружию. Пока будет продолжаться. Ты меня
понял?
– Понял. Но… Если можно обратить внимание…
– Говори.
