Бедржих из Стражницы, как несла молва, происходил из
благородного рода, но из тех, что победнее. До революции он якобы был клириком.
Хотя не выглядел старше Рейневана и, наверное, старшим не был, имел за плечами
долгий и красочный боевой путь. На сторону революции он стал сразу, как только
она вспыхнула, подхваченный, как и большинство, волной эйфории. В 1421 году в
качестве таборитского проповедника и эмиссара он поднял гуситскую бурю в дотоле
верной Люксембуржцу Моравии. Он создал моравский Новый Табор на Угерском
остроге, славившийся в основном тем, что нападал на монастыри и сжигал храмы,
обычно со священнослужителями. После нескольких боев с венграми Люксембуржца,
когда начало становиться горячо, Бедржих оставил Моравию моравцам и вернулся в
Чехию, где пристал к оребитам, а потом к Меньшему Табору Жижки. После смерти
Жижки связался с Прокопом Голым, которому служил как адъютант по специальным
поручениям. Он перестал возиться с проповедями, сбрил апостольскую бороду
вместе с усами, превратившись в юношу с внешностью прямо со святых образов. Кто
его не знал, мог на это купиться.
– Рейневан.
– Что?
– Нам надо поговорить.
– Может, оно и пора. Но мне, видишь ли, эта ситуация
противна до чрезвычайности. Просто с меня хватит. Прокоп приказал мне ехать в
Силезию, я послушно выполнил приказ. Как видно, я совершил ошибку. Следовало
отказаться, невзирая на последствия. А сейчас я тут, черт знает для чего. Чтоб
меня испытали? Как инструмент провокации? Или как ее объект? Или исключительно
для того, чтобы…
– Я уже тебе сказал, – резко прервал
Бедржих, – что вовсе не исключительно. Мысль неожиданно изменить маршрут
была моей. Прокоп тебе доверяет. Впрочем, относительно миссии в Силезию у него
не было выбора. Мы едем встретиться и провести переговоры с… С некоторыми
лицами. Личностями даже. Эти персоны поставили условие, условие странное и
неожиданное: они пожелали, чтобы ты, Рейнмар из Белявы, собственной персоной
принимал участие во встречах и переговорах. Не спрашивай меня, почему. Не знаю,
почему. А может, ты знаешь?
– Не знаю. Верь или не верь, но для меня это также
странно и неожиданно. Настолько, что подозреваю твое очередное коварство. Ты
ведь попрежнему мне не доверяешь.
Бедржих из Стражницы резко придержал коня.
– У меня есть предложение, – сказал он,
выпрямляясь в седле. – Независимо от всего, давай заключим перемирие, хотя
бы на время этой миссии. Мы забрались в самую середину вражеского лагеря. Плохо
кончим, если не будем доверять друг другу, если не будем солидарными,
внимательными и взаимно готовыми к общей защите наших задниц, когда доведется.
Ну что? Пожмешь мне руку?
– Пожму. Но с этой минуты между нами откровенность,
Бедржих.
– Откровенность, Рейневан.
На следующий день они миновали городок Кшановице и добрались
до села Боянов, заметного строгим домом конвента, филиала ратиборского
монастыря доминиканских дев. От Ратибора, как подсчитал Бедржих, отделяла их
какая-то миля.
– Напоминаю, – он собрал команду и начал
инструктаж, – что мы – купцы из Пруссии, из Эльблонга, были в Венгрии,
оттуда как раз возвращаемся. Мы очень удручены, потому что под Одрами нас
задержали и ограбили гуситы. Придерживаемся такой версии, если что. Рейневан и
Шарлей, я знаю, говорят по немецки. А ты, силач? Кто ты, что ты?
– Я разговариваю всеми человеческими языками, но стал я
как кимвал
[134]
звенящий и как медь бренчащая. А зовут меня
Самсон. Так что обращайся ко мне по имени, командир.
Вдали уже виднелись стены и башни Ратибора, сначала, даже
еще не доезжая до пригорода, миновали церквушку, кладбище и виселицу,
украшающую верх плоского холма. На поперечной балке покачивались от легкого
ветра несколько тел в различной степени разложения.
– Вешают даже в Страстную неделю, – заметил
Шарлей. – Значит, есть спрос. Значит, ловят.
– Сейчас везде ловят, – пожал плечами
Бедржих. – После прошлогоднего рейда везде видят гуситов. Психоз страха.
– Рейд, – заметил Рйневан, – даже не зацепил
ратиборское княжество. Они гуситов даже не видели.
– А черта кто-то видел? А все боятся.
Они проехали через затянутый дымом пригород, звучащий
голосами разнообразных животных и отзвуками занятий, за которые люди обычно
берутся, чтобы заработать. Под Миколайскими воротами сидели добрые четверть
сотни нищих, демонстрировавших из-под лохмотьев гнойные культи и язвы. Бедржих
бросил им несколько медяков, для видимости и прикрытия: они вступали в город
как купцы, а среди купцов существовала мода на милостыню, пожертвования и тому
подобный выпендреж.
– Мы здесь разделяемся, – заявил он, когда они
отъехали от ворот и оказались возле монастыря доминиканок. – Ратибор, я
думаю, вы знаете? Это улица Девичья, едучи прямо, доберетесь до Рынка и улицы
Одрянской, которая от него отходит и ведет к одноименным воротам. Есть там
заезжий двор, известный как «Мельничный вес». Там остановитесь и подождете нас.
То есть, меня и Рейневана.
– А вы, – сожмурил глаза Шарлей, – тем
временем отправитесь по другому адресу. По какому, если не секрет?
– В принципе, не секрет. – Лицо Бедржиха не
дрогнуло. – Но стоит ли? Если бы, тьфу-тьфу, что-то пошло не так, могут об
этом адресе спрашивать. Тогда можно прикрыться незнанием.
– Если бы, тьфу-тьфу, что-то пошло не так, –
спокойно сказал демерит, – возможно, надо будет вытаскивать ваши жопы из
западни. Знание тогда может оказаться нам полезным. В отличие от незнания.
Проповедник какую-то минуту молчал, покусывая губы.
– На рынке, сказал он наконец. – Восточная
сторона, угол Длинной. Дом «Под Золотой короной».
Об ошибке не могло быть и речи. Каменный дом в восточной
стене рынка, на углу улицы Длинной, был украшен на фронтоне пышным рельефом,
представляющим золотую корону среди мотивов из растений. Скрытая под навесом
дверь напоминала ворота крепости, так же долго пришлось в нее стучать, чтобы
дождаться реакции. Бедржих стучал и тихо ругался. Рейневан оглядывался,
высматривая возможную слежку. В конце концов им открыли, выслушали, провели,
завели. Рейневан аж вздохнул от удивления. Помещение, в котором они находились,
было идентично тому вроцлавскому, в котором в феврале он получал депозит Отто
Беесса, идентично почти в каждой детали, включая гданьскую мебель, камин и
большую карту на стене напротив. Пребывающий в знакомом помещении служащий тоже
выглядел знакомо. И не удивительно, что это был тот самый служащий.
