– Не имел, – заверил вместо Рейневана
Бедржих. – А я, уважаемые господа, так до сих пор и не знаю, от чьего
имени едут в Чехию те значительные персоны, на встречу с которыми мы
направляемся в Затор. И которым мы должны будем служить эскортом.
– Едут от имени Польского Королевства, – нахмурил
темные брови Спитек из Мельштына. – Это я вам заявляю. Думайте, что
хотите, но Польша одна, а ее благо – превыше всего. Если с королями, князьями,
епископами – хорошо. Но если надо, то и несмотря на королей и епископов.
– Несмотря? – Бедржих улыбнулся уголками
губ. – Это вроде сигнала к бунту, пан Мельштынский. Бунт у вас в голове?
– Нет, не бунт. Конфедерация. Щит, приют, святыня
золотой свободы нашей.
[155]
Привилегии нашего рыцарского сословия.
Для того, чтобы положить конец ошибочному курсу общего дела или превышению
власти, будь то королевской или церковной, чтобы удержать порядок в королевстве
с плохим правлением, где тормозится прогресс либо просто толкают к погибели,
необходимы срочные меры. Эффективные. Боевые. Потому что бывает зло, которое
доходит до крайности, и тогда крайне требуется срочное лекарство, чтобы его,
как бы то ни было, вылечить. Как бы то ни было. Даже мечом.
– Прозвучало серьезно.
– Знаю.
– Господа, – Шарлей привстал в стременах. –
За рекою – пшчинская земля.
– Мы должны быть бдительными, – сказал
Бедржих. – Тут рьяно охотятся на гуситов и их союзников. Вдова на Пшчине
щедро за схваченных платит.
– Она всё еще вдова? – удивился Сестшенец. –
Судачили, что вышла за Пшемка Опавского.
– Пшемко, – сказал проповедник, – размышлял
над женитьбой. Вопервых, благодаря браку с вдовой он присоединил бы пшчинский
надел к Опаве. Вовторых, вдовушка – великолепный экземпляр бабенки, не самой
молодой, правда, но здоровой и сладострастной литвинки. Кто знает, может,
именно старый Пшемко этого и испугался, что в постели не справится. Как бы там
ни было, но в жены он взял себе какую-то боснийку, а вдова осталась на Пшчине
вдовой. Но сплетни ходили так упорно, что многие ее уже просто видели женой
Пшемка. А поскольку боснийку тоже случайно зовут Хеленой, то некоторые и
путают.
– Хелена из Пшчины, – уточнил Рейневан, – это
родная сестра Сигизмунда Корыбута?
– Именно так, – подтвердил Спитек. – Дочь
Димитрия Корыбута Ольгердовича. Племянница короля Ягеллы.
– Племянница или нет, – оборвал резко
Бедржих, – но остерегаться ее мы должна, как дьявола. Вперед, ходу! Чем
быстрее удалимся от Пшчины, тем лучше.
– Справимся, – чмокнул вороному Шарлей. – До
сих пор шло нам, как по маслу.
Он погорячился.
* * *
– Господин! – закричал один из моравцев,
выставленных в дозор за изгородью корчмы, в которой они остановились, чтобы
приобрести фураж. – Господин! Кто-то едет!
– Вооруженные! – объявил второй. – Около
дюжины коней…
– Собраться, оружие наготове, – скомандовал
Бедржих. – Сохранять спокойствие, может, пройдут мимо.
Сестшенец отцепил от седла тяжелый чекан,
[156]
засунул черенок сзади за пояс. Спитек подтянул рукоять меча поближе к руке, но
прикрыл оружие плащом. Моравцы поспешно отвязывали коней от коновязи. Самсон
закрыл дверь корчмы и оперся на нее.
Шарлей схватил Рейневана за плечо.
– Возьми это.
Врученное ему оружие было арбалетом. Охотничьим, с красивой
интарсией
[157]
на прикладе. Со стальным лучищем, но довольно
легким. Натягивался немецким воротком, зубчатой рейкой.
На тракте зацокали копыта, заржал конь, в шеренге кривых
верб показался отряд из тринадцати вооруженных, шагом направляющихся в сторону
Пшчины.
– Пройдут, – пробормотал Бедржих, – или не
пройдут?
Не прошли. Въехали на майдан. Сразу можно было сообразить,
что это не обычные кнехты, обмундирование и оружие указывали, что это наемники.
Рейневан заметил, что они ведут пленного. Возле одного из коней, на веревке,
соединяющей связанные руки с лукой седла, бежал трусцой человек.
Командир разъезда, усатый и с тонким лицом, смерил Бедржиха
и компанию злым взглядом. Пленник возле коня отвернулся. А Рейневан
непроизвольно открыл рот.
Пленником был Бруно Шиллинг. Черный Всадник, ренегат,
дезертир из Роты Смерти.
Он сразу узнал Рейневана. В его глазах запылал огонь, злой
огонь, лицо его напряглось и скорчило такую гримасу, какую Рейневан не видел у
него раньше, ни разу, ни во время путешествия над Ользой, ни во время шести
дней допросов в Совиньце. Он сразу понял, чту эта гримаса означает.
– Это гуситы! – закричал Шиллинг, дергая
веревкой. – Они! Эти люди! Это гуситы! Чешские шпионы! Эй! Вы что, не
слышите, что я говорю?
– Чего? – грубо спросил командир разъезда. –
Ну, что там?
– Это гуситские шпионы! – Шиллинг даже оплевал
себя. – Точно, я их знаю. Меня вы связали, хоть я и невиновен. А это
настоящие преступники. Арестуйте их! Закуйте в кандалы!
Спитек из Мельштына побледнел и сжал зубы, рука Сестшенца
мгновенно потянулась к рукояти. Бедржих глазами подал сигнал своим моравцам.
Шарлей снял шапку, вышел вперед.
– Ну и хитрюга же, – сказал он весело. –
Языкастого злодея вы поймали, господа военные, что и говорить! Чтобы спасти
собственную шкуру, он берется других очернять. Дайте-ка вы ему там в Пшчине
батогов, господин офицер, не поскупитесь на удары такому сыну! Пусть знает, как
клеветникам бывает!
– А вы, – рявкнул усатый, – кто такие?
– Мы купцы из Эльблонга, – спокойно заявил Бедржих
из Стражницы. – Возвращаемся из Венгрии…
– Из вас такие купцы, как из нас монашки.
– Ручаюсь…
– Врет! – крикнул Шиллинг. – Это гусит!
