– Боюсь я, – серьезно сказал Рейневан, – что
его внешность обманчива. Боюсь этого из-за Ютты.
– В обманчивость можно поверить, – кивнул головой
Отто Беесс. – В последнее время видимость некоторых развеялась на моих
глазах. Приводя в состояние ступора тем, что увидел, когда все развеялось. Но
видимость – это одно, церковная иерархия – другое. Ни этот Божичко, ни любой
другой порученец не сделал бы ничего самовольно, и даже не попробовал бы что-то
делать за спиной инквизитора, без его ведома. Ergo,
[13]
приказ
похитить и лишить свободы Ютту Апольдовну должен был дать Гейнче. А этого я
себе никоим образом представить не могу. Это полностью не согласуется с моим
представлением об этом человеке.
– Люди меняются, – закусил губу Рейневан. –
На моих глазах тоже в последнее время развеялись видимости некоторых. Я знаю,
что все возможно. Все может случится. Даже то, что трудно себе представить.
– Что правда, то правда, – вздохнул
каноник. – Много дел, случившихся в последнее время, я тоже раньше никак
себе не мог представить. Мог ли кто предположить, что я, препозит кафедрального
капитула, вместо того, чтобы продвигаться к рангу инфулата, епископа епархии, а
может, даже епископа титулярного in partibus infidelium,
[14]
буду понижен до ранга простого церковного певчего? И то благодаря сыночку моего
наилучшего друга, незабвенного Генрика Белявы?
– Отче…
– Молчи, молчи, – каноник безразлично махнул
рукой. – Не кайся, не провинился. Даже если бы я тогда предвидел, чем это
всё закончится, я помог бы тебе и так. Я помог бы тебе и сейчас, когда за связь
с тобой, гусит несчастный, грозят последствия во стократ более грозные, чем
немилость епископа. Но помочь тебе я не в состоянии. Не имею власти. Не имею
информации, а ведь власть и доступ к информации нераздельны. Не имею
информаторов. Верных мне и заслуживающих доверия людей находят зарезанными в
закоулках. Остальные, и слуги тоже, вместо того, чтобы доносить мне, доносят на
меня. Вот хотя бы отец Фелициан… Ты помнишь отца Фелициана, которого называли
Вшивым? Это он обрехал меня перед епископом. И продолжает обрехивать. Епископ
за это помогает подниматься по карьерной лестнице, не ведая, что этот сукин
сын… Ха! Рейневан!
– Что там?
– Тут мне мыслишка пришла в голову. Как раз в связи с
Фелицианом собственно. Относительно твоей Ютты… Сгодился бы, наверное, один
способ… Может и не самый лучший, но другие решения пока что в мою голову не
приходят… Правда, дело требует времени. Несколько дней. Ты можешь остаться во
Вроцлаве несколько дней?
– Могу.
На вывеске над входом в баню были нарисованы святые Косьма и
Дамиан, покровители цирюльников. Первый был изображен с коробочкой бальзама,
второй – с флаконом лекарственного эликсира. Художник не пожалел для святых
близнецов ни краски, ни позолоты, благодаря чему вывеска притягивала взоры, а
живостью цветовой палитры привлекала внимание даже издали. Цирюльнику с лихвой
покрылись расходы на художника: хотя на Мельничной улице бань было несколько и
клиенты имели выбор, «Под Косьмою и Дамианом» обычно всегда было полно людей.
Рейневана еще два дня тому привлекла красочная вывеска, и чтобы избежать
толкучки, ему пришлось заказать визит предварительно.
В бане, наверное, учитывая раннюю пору, действительно
толкучки не было, в предбаннике стояли три пары ботинок и висели три комплекта
одежды, охраняемые седым старичком. Старичок был сухой и хилый, однако с таким
выражением лица, которого не постеснялся бы даже сам Цербер из Тартара. Поэтому
Рейневан без опасений оставил на его попечение свой гардероб и пожитки.
– Зубки не тревожат? – с полной надежды улыбкой
потер руки брадобрей. – Может, что-то вырвем?
– Нет, благодарю. – Рейневан чуть вздрогнул от
вида клещей разных размеров, украшавших стены цирюльни. Клещам соседствовала не
менее внушительная коллекция бритв, ножниц, ножиков и ножей.
– Но кровь-то пустим? – не сдавался банщик. –
Ну как же не пустить?
– Сейчас февраль. – Рейневан свысока посмотрел на
цирюльника.
Уже во время первого визита он продемонстрировал, что
кое-что смыслит в медицине, ибо из личного опыта знал, что медиков в банях
обслуживают лучше.
– Зимой, – добавил он, – не делают
кровопускание. К тому же месяц молодой. Это тоже не сулит ничего хорошего.
– Коль так… – Банщик поскреб затылок. – Тогда
одно бритье?
– Сначала купание.
Комната для купания, как оказалось, была в исключительном
распоряжении Рейневана. Видимо, остальные клиенты пользовались парной, паром и
березовыми вениками. Хлопочущий возле кадки бадмейстер, банщик, при появлении
клиента отодвинул тяжелую крышку из дубовых досок. Рейневан попростецки залез в
кадку, с наслаждением потянулся и погрузился по шею. Бадмейстр частично
задвинул крышку, чтобы вода не стыла.
– Медицинские трактаты, – заговорил цирюльник, все
еще присутствующий в помещении, – имею на продажу. Недорого. «De urinis»
Эгидия Карбольена. Зигмунта Альбика «Regimen sanitatis».
– Благодарю. Покамест ограничиваю расходы.
– Коль так… Тогда одно бритье?
– После купания. Я позову вашу милость.
Теплая ванна разморила Рейневана, навеяла сон, и он невольно
уснул. Разбудил его острый запах мыла, прикосновение помазка и пены на щеках.
Он почувствовал скребок бритвы, один, второй, третий. Стоявший над ним
брадобрей наклонил ему голову назад и провел бритвой по шее и адамову яблоку.
При последующем, достаточно энергичном движении, бритва больно зацепила
подбородок. Рейневан сквозь зубы выругался.
– Неужели порезал? – услышал он из-за
спины. – Прошу прощения. Mea culpa.
[15]
Это из-за
недостатка навыков. Dimitte nobis debita nostra.
[16]
Рейневан знал этот голос. И польский акцент.
Не успел он что-либо сделать, как Лукаш Божичко уперся в
дубовую крышку кадки, придвинул ее так, что она придавила Рейневана к клепкам,
сильно сдавив грудь.
– Ты действительно, – промолвил посланник
Инквизиции, – похож на майоран, Рейнмар из Белявы. Появляешься во всех
кушаньях и блюдах. Сохраняй спокойствие и терпение.
