– Да, это очень смешно, – поддакнул он
холодно. – И тривиально до тошноты. Но это бьет по союзу Саксонии и
Силезии, союзу крайне необходимому перед лицом гуситской угрозы. Решающему силезскому
«быть или не быть». Поэтому я хотел бы знать, что ваша милость намерена
предпринять в этом деле.
Конрад посерьезнел, впился в инквизитора глазами.
– В каком деле? – процедил он. – Я не вижу
никаких дел. Неужели ты видишь, Гжесь? Неужели ты хочешь мне заявить, что
Биркарта Грелленорта, хотя это мой фаворит, а народная молва называет моим
незаконнорожденным сыном, я должен прогнать на все четыре стороны, объявить
изгнанником, тайно подвергнуть заключению либо порешить? Что я должен совершить
это для пользы дела, поскольку Биркарт Грелленорт – это persona turpis,
[174]
которая вредит нашим союзам и отношениям с соседями. Я мог
бы ответить тебе, Гжесь, что союзам и отношениям вредят глупые и мелочные
церковные деятели, которые дуются, как дети, когда у них забирают игрушку. Мог
бы, но не отвечу. Отвечу по-другому, отвечу кратко и конкретно: если
кто-нибудь, епископ, кардинал, викарий или инвизитор, мне всё равно, попробует
тронуть Биркарта Грелленорта, клянусь Богом в небе, он страшно об этом
пожалеет.
– Бог в небе, – ответил, не моргнув глазом,
Гейнче, – всё видит и всё слышит. Какой мерой вы меряете, такой вам
отмерят. Горе тем, кто зло называет добром, а добро злом, которые заменяют
темноту светом, а свет темнотою.
– Банально, Гжесь, банально. Ты цитируешь Библию, как
сельский батюшка. Я уже сказал, отцепись от Грелленорта, отцепись от меня.
Поищи бревно в собственном глазу. А может, желаешь другую цитату из Библии.
Может, из Послания к Коринфянам? Не можете пить чашу Господю и чашу бесовскую;
не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской. Рейнмар
из Белявы, тебе что-то говорит это имя? Еретик, которого в Франкенштейне ты
личным вмешательством спас от допроса с пристрастием. И защищал, пока ему не
удалось сбежать? Делал протекцию дружку. Это же твой друг, приятель, товарищ из
универа. Рейневан Белява, проклятый еретик и преступник, чародей, некромант, persona
turpis что ни на есть. Ты восседал с некромантом за столом демонов, инквизитор.
А с кем поведешься, от того наберешься. Возможно, тебя заинтересует, что
упомянутый Белява месяц тому появился во Вроцлаве.
– Рейнмар Беляу? – Гжегож Гейнче не смог скрыть
удивления. – Рейнмар Беляу был во Вроцлаве? Что он здесь искал?
– Откуда мне знать? – Епископ наблюдал за ним
из-под опущенных век. – Это дело инквизитора, а не моё, следить за
евреями, еретиками и отступниками, знать, что они замышляют и с кем. И сдаётся
мне, Гжесь, что ты знаешь, зачем он сюда прибыл. Что, а скорее кого он здесь
разыскивал.
* * *
Из близлежащей церкви Петра и Павла доносилось
отвратительное, раздражающее слух тарахтение. На протяжении трех дней перед
Пасхой в колокола не били, верных созывали в храмы деревянными колотушками.
– Гейнче не знал, – повторил Крейцарик, услужливо
горбясь. – Не знал о том, что Белява был во Вроцлаве. Не знал также о том,
зачем был, с какой целью. Грелленорт был в резиденции, в укрытии, подслушивал,
а когда инквизитор ушел, они с епископом поссорились. Епископ утверждал, что
Гейнче притворялся, что он пройдоха и хитрец, научившийся в римской курии вести
игры и плести интриги. Грелленорт же…
– Грелленорт, – задумчиво вставила говорящая
альтом и пахнущая розмарином женщина. – Грелленорт был склонен считать,
что Гейнче был действительно искренне удивлен.
– Был действительно искренне удивлен, – отчетливо
повторил Стенолаз. – Я в этом совершенно уверен. Из укрытия я послал на
него заклятие. У него был, ясное дело, какой-то защитный талисман, он был
заблокирован, в его мысли заглянуть мне не удалось, но если б он притворялся и
вводил в заблуждение, мои чары разоблачили бы его. Нет, Кундри, Гжегож Гейнче
не ведал ничего о Рейневане, его удивила информация о нем, поразил факт, что
Рейневан кого-то здесь искал. В это трудно поверить, но, похоже, что Гейнче
ничего не знает об Апольдовне. Это означало бы, что всё-таки не Инквизиция ее
похитила.
– Поспешный вывод, – Кундри заморгала всеми
четырьмя веками. – Гейнче – не Инквизиция. Гейнче – это винтик в машине.
Да и сам епископ старается изо всех сил этот винтик дискредитировать и
устранить. Может, интриги наконец принесли успех? Может, Гейнче уже не имеет
значения для машины, либо значение настолько малое, что его не информируют.
Может, дела творятся там за его спиной?
– Может, может, может, – прикусил губу
Стенолаз. – Хватит с меня гипотез. Хочу конкретики. Аркана, Кундри,
аркана. Некромантия и гоэция. Я специально засылал людей в Шонау, чтобы они
похитили личные вещи Апольдовны, предметы, которых она касалась. Тебе их уже
доставили? И что?
– Сейчас продемонстрирую. – Нойфра тяжело
поднялась с кресла. – Позволь.
Стенолаз, считал, что знает, чего ожидать. Кундри обычно
использовала магию Longaevi. Разочаровавшись, видно, отсутствием результатов,
нойфра обратилась к магии, используемой Nefandi. Стенолаз посмотрел и быстро
проглотил собирающуюся в горле слюну.
На столе был выложен круг из длинной полосы кожи, содранной,
похоже, с живого человека. На полосе, обозначая вершины треугольника, были размещены
козлиные рога, мумифицированный нетопырь и кошачий череп. Нетопырь был утоплен
в крови, кота же, перед тем, как убить, кормили человеческим мясом. Что делали
с козлом, Стенолаз предпочитал не знать. В середине круга лежала прибитая к
крышке стола железным ухналем
[175]
голова трупа, которая текла
и уже немного воняла. Глаза, которые портятся быстрее всего, Кундри уже успела
выковырять, а глазные ямы залепить воском. Край рта мертвой головы был обуглен,
губы висели, как скрученные клочья, как гнилая кора. Перед головою трупа лежала
пара кистей мертвеца, тоже пригвожденных к столешнице. Между ладоней лежало
что-то, с чего содрали шкуру и изуродовали: большая крыса или маленькая собака.
– Доставленный мне шарфик, – Кундри показала
кусочек серой овечьей шерсти, – я предусмотрительно порезала на части. Это
все, что у меня осталось. Смотри.
Она положила клочок между ладоней мертвеца. Ладони дрогнули,
затряслись, их пальцы вдруг начали скручиваться и извиваться, как черви, словно
пытались схватить клочок. Кундри подняла руку и вытянула ее перед собой, ее
собственные пальцы проняла неконтролированная дрожь, точно имитирующая движение
рук, прибитых к столу.
– Iд! Iд! Nyahah, ynyah! NggngaahShoggog!
