– Как тебя, – спросил он, колеблясь, –
собственно зовут?
Дзержка де Вирсинг не знала, что ее разбудило. Это не был
лай собак. Собаки, встревоженные, возможно, подкрадывающимся лесным зверем,
лаяли в Скалке всю ночь, их лай только вначале мешал засыпать, потом к нему
привыкали, он терял свой тревожный характер и становился обычным для уха. Так
что, вероятнее всего, это было видение, страшный сонный кошмар, ставший
причиной того, что Дзержка вдруг резко вскочила и села на кровать. Напряженная,
полностью пришедшая в себя, готовая к действию.
Собаки не лаяли.
– Эленча! Проснись! И одевайся!
– Что случилось?
– Вставай! Быстро!
Звенящая в ушах неестественная тишина резко лопнула,
распоротая несущимся со двора криком убиваемого. Этот крик почти сразу был
поддержан другими, в мгновение ока вся усадьба Скалки разразилась криками и
топотом. А в оконных пленках замерцал огонь.
– Эленча! Сюда!
Дзержка передвинула сундук, содрала со стены шкуру зубра,
открыла спрятанную за ней дверцу. Из-за дверцы повеяло плесенью и холодом.
– Пани Дзержка!
– Быстро. Нет времени. Ход выведет тебя к ручью.
Спрячься там, не выходи, пока… Пока всё не закончится. Живее, девочка!
– А ты? Я тебя не оставлю!
– К ходу! Ну же! Не смей меня не слушаться! Иди, детка,
иди…
Дзержка закрыла дверцу, замаскировала ее шкурой и сундуком.
Сорвала со стены в сенях рогатину и выскочила во двор.
Она не успела увидеть ничего, кроме мигания факелов, из
которых сыпались искры. На самом пороге ее сбил мчащийся конь, со всей силы,
дыхание отшибло, она рухнула на землю. Подкованные копыта били о грунт тут же
возле нее, грозя раздавить. У нее не было сил пошевелиться. Кто-то схватил ее,
потянул. Она узнала. Собек Снорбейн.
– Госпожа… Спасайтесь…
Сказать больше Собеку Сорбейну не удалось. Он охнул, упал на
колени, изо рта хлынула кровь. Дзержка увидела острие копья, выглядывающее из
его груди. Мимо промчался всадник, невыразительный, как ночная птица, она
услышала злобный девичий хохоток. И возглас.
– Adsumuuus! Adsumuuus!
Вокруг снова загрохотали копыта, стало тесно от всадников. Черных
Всадников.
– Adsumuuus!
Прямо на нее, протягивая руки, бежала женщина в рубашке. На
глазах Дзержки Черный Всадник размозжил ей голову ударом меча. Дзержка
вскочила, но на нее снова наехали, повалили. Поднял ее аркан, руки в железных
рукавицах. Она повисла между двух лошадей. Третий навалился на нее.
– Где девушка?
Дзержка сплюнула. Что-то свистнуло, в глазах блеснуло. Она
сжалась от боли.
– Где девушка?
Снова упал бич, хлестнул. Она завыла. Ее крик смешивался с
другими, доносящимися со стороны конюшен и молотилен.
– Где девушка?
– Вы ее не достанете… Ее здесь нет… Она далеко.
Черный Всадник наклонился к ней из седла. Она увидела его
глаза. Птичьи и злые.
– Твоих слуг, конюхов, девок и детвору, – сказал
он, – я приказал запереть в конюшне. Я сожгу их там, зажарю вместе со
всеми твоими лошадьми. Если не скажешь, где девушка, всех зажарю живьем.
– Ты ее не достанешь, – повторила она, выплевывала
кровь, текущую из разрубленных мечом губ. – Никогда ее не найдешь и
никогда не сможешь причинить ей вред.
Всадник отвернулся, отдал приказ. Тут же ночь взорвалась
горячим дуновением, засветилась красным блеском большого огня. И жутким криком,
голосом, который был не в состоянии заглушить рев пожара. Визгом горящих в
пламени животных. И людей.
«Боже, прости мне, – мысленно повторяла Дзержка, вжимая
голову в плечи под ударами бича. – Боже, прости грех. Но они убили бы
Эленчу… А людей и коней сожгли бы и так…»
Огонь бил аж под небо. Стало светло, как днем. Но Дзержка не
видела ничего. Была, словно слепая. Ее повалили на землю. Ремнем спутали ноги в
щиколотках. Конь заржал, затопал, ремень натянулся, она почувствовала рывок,
понеслась по земле.
– У тебя последний шанс, лошадница, – откуда-то
сверху донесся голос Черного Всадника. – Скажи, где девушка, и я подарю
тебе быструю смерть.
Дзержка стиснула зубы. «Сейчас снова буду с тобой,
Збылют, – быстро подумала она. – Немножко потерплю, ничего, выдержу.
И снова буду возле тебя».
Кто-то крикнул, кто-то свистнул, конь пошел галопом. Мир в
глазах Дзержки превратился в длинную огненную линию. Гравий сдирал кожу, как
наждак.
После третьего поворота она потеряла сознание.
– Будет жить, – сухо постановил вызванный из
Шьрёды монах, инфирмарий
[180]
из монастыря Меньших
Братьев. – Выживет, если Бог даст… Новая кожа со временем раны покроет.
Срастутся и заживут, дай Бог, кости и суставы…
– Ходить сможет? – спросил, покусывая ус, рыцарь
Тристрам Рахенау, хозяин Букови. Его сын, Парсифаль, выглядывал ему из-за
спины:
– Верхом ездить сможет! Она ведь торговка лошадьми, с
коней живет. Сможет в седле?
Францисканец покрутил головой, посмотрел на Эленчу.
– Я не знаю… – запнулся он. – Возможно.
Может, когда-нибудь, по Божьей милости… Страшно она покалечена… Это счастье,
благородный господин, что вы с дружиной вовремя прискакали на помощь, распугали
этих. Иначе…
– Соседская помощь, обычное дело, – буркнул в ответ
Тристрам Рахенау. – Также, само собой, пускай здесь, у меня в станице
лежит и лечится. Пока не выздоровеет, не станет на ноги, а ее люди Скалку не
отстроят. Хм, это просто чудо, что они с той конюшни выломались, иначе бы все
там сгорели, ни одной живой души не осталось бы. И большинство коней с пожара
сумели убежать… Честное слово, это чудо, настоящее чудо.
– Так Бог хотел, – францисканец
перекрестился. – И я здесь останусь, господин рыцарь, если позволите.
Теперь необходимо за больной неустанно ухаживать, повязки менять… Панночка мне
поможет. Панночка?
Эленча подняла голову, вытерла запястьем опухшие от слез
глаза.
– Помогу.
Дзержка де Вирсинг зашевелилась на ложе, глухо застонала под
бинтами.
Было тридцатое марта Anno Domini 1429.
