– И каждый раз он отказывался. Причины, ясное дело, мы
понимали. Но чехи не примут короля, который не поклянется четырьмя пражскими
статьями и не гарантирует свободу вероисповедания.
Шафранец выпрямился.
– Объединенное союзом Польское Королевство и Великое
Княжество Литовское, – гордо промолвил он, – это сила, простирающаяся
от Балтики до Крыма. Это сила, которая под Грюнвальдом в пух и прах разбила
кичливый Орден крестоносцев. Это сила, которая держит в страхе диких
Тамерланов, Махметов и других сыновей Велиала.
[181]
Вместе с
тем, это могущественное образование является объединением двух церквей,
латинской и греческой, внутри такого могущественного образования существуют
различия в догматах веры: вопрос filioque,
[182]
хлеб
причастия, таинства, безбрачие священников и другие различия. Польская корона
верно придерживается римской веры, но Литва и Русь имеют полное право
исповедовать свою религию, оба обряда полностью равны. Равными являются права
для всех земель королевства, нет разницы между русской шляхтой и польской…
– Кому вы, – Прокоп поднял Глову, покрутил
ус, – глаза мылите, пан Пётр? Мне или самому себе? Может, вы бы хотели,
чтобы так было, но это не так. Великие слова о равенстве и терпимости красиво
звучат в краковских аудиториях из уст докторов. Но наружу эти слова как-то не
доходят, глушатся стенами Академии. За университетскими стенами заканчивается
теория, начинается практика. Польская практика, то есть Римская Церковь. А для
Римской Церкви кем являются православные? Языческой сектой, схизматиками и
еретиками, которые оставили истинную овчарню, зараженные постыдными прегрешениями
и пороками. Люди такого пошиба, как ваш Олесницкий, во весь голос заявляют об
инкорпорации Литвы и Руси в Королевство, хоть бы и насильственное, как раз по
причине неполноценности русинов и их веры. Вот такой, значит, союз? Куда силой
затягивают? Где гарантия, что в союзе с Польшей, к нам, чехам, принимающих
Таинства из Чаши, вы не будете относиться так же? Что не захотите силой
обращать нас в вашу веру, перекрещивать, давлением и насильем возвращать в лоно
церкви? Где гарантия, что вы не захотите переделывать чехов по русскому
образцу, деля их на плохих схизматиков и хороших униатов? На верных, которым
уважение, должности и привилегии, и на отступников, которым неуважение,
дискриминация, притеснения и преследования? А? Пан подкоморий? Отвечайте!
– Не всё, – молчащего Шафранца с ответом выручил
Спитек, – у нас идеально, это вы верно заметили, пан Прокоп. Мы это тоже
видим. И изменения предполагаем. Ручаюсь вам, что предполагаем.
– Конечно, предполагаете, – повел усами
Прокоп. – Сейчас, когда Свидригайло голову поднял, и поддерживает его,
кроме крестоносцев, также русское православье. Может быть, православный русин и
получит горсточку привилегий, лишь бы за Свидригайлой не пошел. Пока он нужен,
замылят ему глаза толерантностью. А потом сделают с ним то, что Рим прикажет.
– Roma est caput et magistra
[183]
всех
верующих в Бога христиан, – сказал Владислав из Опорова. – Святой
Отец в Риме является наместником Петра. Нравится это кому-то или нет. Нельзя
идти на открытый конфликт…
– Можно, – прервал его Прокоп. – Еще как
можно. Бросьте это, ксендз. Если б я хотел это слушать, то поехал бы в Краков.
Там вы бы меня обращали в веру, а Олесницкий тем временем запретил бы в городе
богослужения и всех пугал бы интердиктом.
[184]
Но мы не в
Кракове, мы в Одрах. То есть, я дома, а вы тут с посольством. Содержания
которого я так и не понял, хотя проканителились мы уже долго.
На какое-то время наступила тишина. Ее прервал, предварительно
пару раз кашлянув, Пётр Шафранец.
– Тогда не будем забирать ваше время, многоуважаемый
Прокоп. Мы не приехали сюда, чтобы обращать вас в веру. И не приехали, чтобы
склонять чехов к союзу с Польшей. Хотя такой союз кажется мне хорошим делом, наверное,
еще слишком рано о нем говорить. Потому что Польша не может позволить себе
конфликт с Римом, тут же крестоносцы обозвали бы нас язычниками. Как поляки и
верноподданные короля Владислава Ягелллы, мы должны думать о благе Польши.
– Переходите к делу.
– Укрепление связей со славянской Чехией – это хорошее
для Польши дело. Что препятствует этому укреплению? Что препятствует
взаимопониманию, что стоит на пути, что, словно вбитый железный клин, разделяет
наши страны? Это Верхняя Силезия. Давайте устраним это препятствие, гейтман
Прокоп. Устраним раз и навсегда.
– Понимаешь, Рейнмар? – Урбан Гор макнул палец в
пиво и быстро нарисовал на крышке стола схематическую карту верховья
Одры. – Верхняя Силезия, объединенная с Малопольшей, – это Польское
Королевство, объединенное с Чешским. Верхняя Силезия в руках Табора и Польши,
занятая гуситами, под формальной властью Корыбутовича, Болька Волошека и других
склоняющихся к Польше герцогов. Цешин, Пшчина, Рыбник, Затор, Освенцим,
Гливице, Бытом, Севеж, Ополе, Ключборк, Волчин, Бычина, Намыслов. С Польским
Королевством более шестидесяти миль общей границы. Гуситские посты в каких-то
сорока милях от земель Ордена, для Табора с боевыми колесницами это не более
шести дней перехода, а Табор и Сиротки аж сгорают от нетерпения, чтобы засыпать
соли за шкуру крестоносцам. И кто воспротивится аннексии, кто будет
протестовать? Люксембуржец? Верхняя Силезия – это законные чешские земли, а
чехи Люксембуржца не признают королем. Папа? Ягелло заявит, что Силезию
захватил баламут Корыбутович без его ведома и согласия, sine sciencia et
voluntate, а польские войска заняли приграничные силезские крепости с
единственной целью создать преграду на пути распространения ереси.
– Кто поверит в такую чепуху? В такой вздор?
– Это политика, Рейнмар. В политике есть две
альтернативные цели: первая – соглашение, вторая – конфликт. Соглашение
достигается, когда одна из сторон верит в чепуху, которую говорит другая.
– Понимаю.
– Пора нам покинуть Одры. Я еду на Совинец, потом
дальше. Побег Шиллинга усложнил мои планы, теперь дополнительно Прокоп шлет с
миссией, в дальний и долгий путь. Ты же, Ланселот, наверняка спешишь к своей
попавшей в затруднения Гиневре. Разве что что-то изменилось?
– Ничего не изменилось, попрежнему спешу. Но езжай сам.
Мне надо еще здесь остаться.
