– Мой род, – неожиданно заговорила она после
долгого молчания, – происходит с Надрейна, из Ксантена. Почти все в семье были
истреблены в 1096 году. Крестовый поход! Deus lo volt!
[218]
Рыцари Эмих и Готшалк услышали призыв папы Урбана II. И с энтузиазмом воплотили
его в жизнь. Они начали борьбу за Гроб Христа с резни надрейнских евреев. В
Ксантене уцелел один мальчик, Иегуда, наверное, благодаря тому, что окрестился.
Под именем Гвидо Фонсека он поселился в Италии, где вернулся к вере предков, то
есть, как это у вас говорится, снова вошел в judaica perfidia.
[219]
Его потомков, опять евреев, выгнали из Неаполя в 1288 году. Они разъехались по
свету. Часть рода пришла в Берн. В 1294 году там пропал ребенок. Бесследно, при
невыясненных обстоятельствах. Дело ясное, ритуальное убийство, евреи похитили
сопляка и сделали из него мацу. За этот ужасный поступок всех евреев прогнали
из Берна. Мой предок, раввин, носивший тогда имя Меворах бен Калонимос,
поселился во Франконии, в Вейнгейме.
В 1298 году во франконьском селении Роттинген кто-то якобы
осквернил облатку. Обедневший рыцарь Риндфлейш получил в этом деле знамение от
Бога. «Святотатство совершили евреи», – гласило то знамение. Бей жидов,
кто в Бога верует. Верующих нашлось много, Риндфлейш сразу стал во главе стаи
головорезов, с которыми начал богоугодное дело. После вырезанных под корень
общин в Ротенбурге, Вюцбурге, и Бамберге пришла очередь и на Вейнгейм.
Двадцатого сентября Риндфлейш и его головорезы ворвались на еврейский участок.
Раввина Мевораха с семьей, всех евреев, евреек и их детей загнали в синагогу и
сожгли живьем вместе с ней. Всего семьдесят девять человек. Немного, если
учесть, что только во Франконии и Швабии Риндфлейш убил пять тысяч.
Из которых – много методом более изобретательным, чем
сожжение.
С остальными родственниками, теми, что в диаспоре, та же
классика: выкрещенный прапрадед, Паоло Фонсека был убит в 1319, во Франции, во
время восстания Pastoureaux, то есть, Пастушков. Pastoureaux убивали, как
правило, шляхту, монахов и священников, но за евреев и выкрестов брались с
особенным задором, часто при непроизвольной помощи местного населения. Зная,
что Pastoureaux делают с женщинами и детьми, заключенными в подвале в Верденна
Гаронне, прапрадед Паоло собственными руками задушил прабабку и двух детей.
Поселившийся в Эльзасе прадед Ицхак Иоганон потерял почти
всю семью в 1338, во время одной из пресловутых боен, учиненных крестьянскими
бандами, называющих себя Judenschlдger.
[220]
Какую-то из моих
прабабок, которую не было кому милосердно задушить, Judenschlдger сообща и
многократно насиловали. Так что, возможно, с того времени я имею какую-то
примесь христианской крови. Тебя это не радует? Меня, предствь себе, тоже нет.
Рикса замолчала. Рейневан кашлянул.
– Что было… потом?
– 1349 год.
– Черная Смерть.
– Конечно. Виновными во вспышке и распространении
заразы были естественно евреи, это был еврейский заговор, замышленный для
уничтожения всех христиан. Толедский раввин Пейрат, о котором ты должен был
слышать, рассылал по всей Европе эмиссаров, чтобы те травили колодцы, источники
и ручьи. Тогда взялись карать отравителей. С размахом. Много моих родственников
было среди шести тысяч сожженных живьем в Майнце и среди двух тысяч сожженных в
Страсбурге, были они среди жертв побоищ в Берне, в Базеле, Фрайбурге, Спирее,
Фулде, Регенсбурге, Пфорцгайме, Эрфурте, Магдебурге и Лейпциге, также среди
других, среди трехсот истребленных в то время еврейских общин. Мои были среди
убитых в Базеле и в Праге, а также в Нисе, Бжегу, Гуре, Олеснице и Вроцлаве. Я
же забыла тебе сказать, что значительная часть моей семьи уже тогда проживала в
Силезии. И в Польше. Там должно было быть лучше. Безопаснее.
– И было?
– В общем – да. Но позже, когда зараза пошла на спад.
Вот, один погром во Вроцлаве в 1360. Был пожар, обвинили евреев, прибили или
утопили в Одре несколько десятков человек, из моей семьи – только двоих.
Посерьезнее было в Кракове, в 1407 году, во вторник после Пасхи. Был найден
убитый христианский ребенок, естественно ради получения крови, необходимой для
выпечки пасхальных хлебов. Виновными, естественно, являются евреи, а сомнения
по этому поводу развеивали ксендзы с краковских амвонов. Чернь, которую
подстрекали в храмах, бросается совершать возмездие. Несколько сотен евреев
распрощались с жизнью, несколько сотен были вынуждены окреститься. Таким
образом, хорошо заметь, через два года, я появляюсь на свет христианкою от
выкрещенных мамы и папы. Омытая водой крещения я получаю имя Анна в честь
святой, церковь которой в 1407 году пошла с дымом, будучи по инерции
подожженной взбесившимися краковянами. Анною, к счастью, я была не слишком
долго, потому что в 1410 году семья бежала из Польши в Силезию, в Стшегом, и
возвратилась, о, judaica perfidia, к вере моисеевой. В Стшегоме проживало
несколько родственников, а вообще там жили сто сорок человек нашего
исповедания. Семьдесят три их них, включая моего отца Самуэля бен Гершома,
лишаются жизни в погроме 1410 года. Причина? Трубные звуки шофар на Рош ХаШана
были восприняты как сигнал к нападению на христиан. Мать с сестрами отца и со
мной, годовалым ребенком, бежала в Явор. Там, в 1420 году, в возрасте
одиннадцати лет, свой второй погром я видела уже сама, собственными глазами.
Поверь, это незабываемое впечатление.
– Верю.
– Я не жалуюсь, – она резко подняла голову. –
Прими это к сведению. Я не плачу ни над собою, ни над соплеменниками. Ни над
Иерусалимом, ни над храмом. Uwene Jeruszalaim ir harodesz bimhera wejameinu!
[221]
Слова я знаю, их значение для меня закрыто.
Сидеть и плакать на реках Вавилонских я не собираюсь. Не жду
сочувствия от других, не говоря уже о терпимости. Однако, ты спрашивал, имело
ли это влияние. Конечно, имело. За некоторые вещи лучше не браться, если тебя
парализует страх перед последствиями, перед тем, что может случиться. Я не
боюсь. Я поколениями аккумулировала смелость… Нет, не смелость.
Сопротивляемость страху. Нет, не сопротивляемость. Нечувствительность.
– Понимаю.
– Сомневаюсь. Давай спать. Если твое снадобье
подействует, отправимся на рассвете. Если не подействует – тоже.
