В нынешней столице Османской империи пробыл три дня. В первый же день вместе с доктором Янковым посетил богатый дом местного придворного лекаря Ала ибн Хараби. О чем и как долго доктор и Хараби вели беседу, сказать не могу, так как уже через час покинул эту увлекшуюся диалогом компанию и отправился к собору Святого Георгия на поиски обитавшего где-то здесь отца Афанасия.
Искать никого не пришлось. Оказывается, все эти дни меня ожидали, и как только очутился у паперти собора, ко мне тут же подошел монах Каширского монастыря. Отец Афанасий, которого с детства называл дядей Володей, так как был он двоюродным братом моего отца, объявился буквально через десять минут.
Обо всех наших приключениях в пути он был осведомлен прекрасно. Информацию получил вначале от купцов, а затем, считай, из первых рук – от шедших в первом караване каширских казаков, которые останавливались для закупок на припортовых рынках. Дядя Володя отвел меня в сторонку и расспросил с необыкновенным тщанием.
Вообще-то отец Афанасий никогда не проявлял эмоций, но сейчас было видно, что мой рассказ ему явно понравился. Много вопросов не задавал, спросил только о количестве личного состава и о потерях как с нашей стороны, так и со стороны коронного войска. Услышав цифры, тихо хмыкнул, задумчиво покивал, затем подтолкнул меня к образу Спасителя и стал шептать молитву о павших воинах.
Его Божественное Всесвятейшество Вселенский Патриарх Яков удостоил меня аудиенции на следующий день. Это оказался серьезный седовласый мужчина с аккуратной бородой, внешне он выглядел спокойным, но явно был отягощен глыбой жизненного опыта. Впрочем, в такой значимый сан мог быть возведен только человек высочайших ума и крепости духа.
Моя абсолютно откровенная исповедь длилась почти пять часов, Его Всесвятейшество задал множество вопросов, на которые старался отвечать весьма подробно. Вначале было непонятно, как он воспринимает мои слова, но вопросы задавал ровно, без каких-либо эмоций, словно то, о чем я рассказывал, происходило сплошь и рядом. Затем, в сопровождении монаха, который не кем другим, как воином быть не мог, спустились в подвал, и я продемонстрировал работу револьвера и винтовки. Коридор здесь был недлинный, метров сто, но впечатление своей стрельбой я все равно произвел шокирующее, приблизительно такое же, как некогда на нашего доктора. А когда пригласили на обед, камень с души свалился, стало ясно: Его Всесвятейшество мне поверил. Правда, как немного позже выяснилось, обо мне он знал немало, ему давно собрали всю возможную информацию. Действительно, не каждый день в мир приходит высокородный, который считает целью своей жизни восстановление справедливости по отношению к материнской православной церкви. Собственными силами и за собственный счет.
Во время обеда мне представили отца Герасима, который и был моим сопровождающим на стрельбище. Сидели за столом втроем, пришлось повторно, но более коротко пересказать то, что уже говорил на исповеди, за исключением некоторых откровений, которые Патриарх категорически запретил повторять еще кому-либо.
Много говорили о дальнейших планах, о будущих владениях, землях и диких аборигенах, их населяющих, о некоторых аспектах взаимоотношений новой церковной епархии и моего владетельного дома. Опять же жизнь покажет, какими они будут – епископство или митрополия – с одной стороны, и вассальное княжество или новый монарший дом – с другой.
В результате острой дискуссии договорились о пятидесятилетнем моратории на создание закрытых монастырей (хотелось вообще их запретить!). Ну не нужны сейчас моему государству затворники-послушники! Мне нужны миссионеры, проповедники и учителя!
Еще договорились о создании при епископстве или епископствах, если их будет много, духовных семинарий. Не вызвало особого неприятия предложение организовать при храмах начальные церковно-приходские школы, в которых всех детей будут обучать на новом славянском языке чтению, письму, арифметике и Слову Божьему (принципиально – и девочек тоже!). А вот по церковному налогу, который предстояло взимать с прихожан, пришлось выдержать настоящую войну.
Когда договаривающаяся сторона стала категорически настаивать на церковной десятине, рассказал о будущих миллионерах. Поведал вначале о себе и моем смежнике-поставщике, о нашей жизни в девяностых годах двадцатого века, о полутора-двух миллионах долларов, заработанных тяжким трудом: нам пришлось чуть ли не полжизни мотаться по самым забытым и диким местам разных стран мира, зачастую рискуя жизнью и здоровьем. При этом многие месяцы обходиться без близости с любимыми женами и без общения с родными детьми. Затем поведал о миллионерах-священниках, которые за деньги прихожан ездили на машинах стоимостью до ста тридцати тысяч евро, при этом на руке носили часы, которые стоили примерно по сто пятьдесят тысяч в тех же европейских деньгах. Правда, Московский патриарх среди иерархов выглядел самым скромным, он носил часы, которые стоили всего лишь тридцать тысяч евро. Скажем, я был человеком небедным, имел три разные модели часов на все случаи жизни стоимостью от двух до четырех тысяч. А вот священнику смущать души и умы верующих недопустимо.
Когда патриарх узнал, сколько это будет в переводе на золото, настаивать перестал и согласился на полдесятины. При этом на меня возложили следующие обязательства: во-первых, построить абсолютно все православные храмы за счет государственной казны, и во-вторых, запретить деятельность всех прочих конфессий. Что ж, этот момент экономику не подрывал и будущей политике вполне соответствовал, поэтому согласился, но с некоторыми уточнениями. Убедил присутствующих в том, что без привлечения инородцев никак не обойдусь, но пообещал, что никаких храмов, кроме православных, в течение ближайших двадцати пяти лет строить не буду. Сначала создадим базис государственной религии, затем, возможно, вернемся к этому вопросу.
Действительно, государство кроме разумно построенных общественных отношений должно иметь единый язык, единую религию, единые герб, знамя и гимн. И гимн этот дети должны научиться петь сразу же после того, как выучат «Отче наш». Вот тогда можно не бояться ни потрясений, ни революций, мой народ станет самым сплоченным, а государство самым могущественным в мире.
– Мы заинтересованы в сильном владыке крепкой православной державы. Если там, – Его Божественное Всесвятейшество кивнул в неопределенную сторону и продолжил, – вознесутся к небу наши православные кресты, если Господь поможет в твоих свершениях и явит Свою милость всем нам, обещаю, ты, сыне, получишь древние регалии византийских императоров. Это говорю тебе не я, Яков, это говорит тебе Вселенский Патриарх православной церкви. Не знаю, дождусь ли сей благодати на этом свете или Господь призовет меня к себе, но будет так. Аминь.
Уже потом часто вспоминал этот разговор и размышлял, а были ли риски у договаривающихся сторон? Да, с моей стороны – точно. Если бы допустил хотя бы малейший промах или неискренность, не прогнали бы меня из храма, а оставили бы в подвалах навечно. Конечно, барашком на заклании себя не ощущал, но был готов к любому исходу диалога.
Рисковала ли чем-то другая договаривающаяся сторона, тем более находящаяся среди враждебного религиозно-идеологического окружения? Да ничем! Отношение всех православных христиан к Святой Софии ни для кого не является секретом, поэтому высказывания молодого Каширского не стали чем-то из ряда вон выходящим. А то, что патриарх выделил нам в сопровождение тридцать три священника, в том числе двух, только что хиротонисанных в епископы, а остальные оказались отличными проповедниками, так в этом ничего удивительного нет, миссионеры отправлялись нести в земли язычников Слово Истинное. Разве это плохо?
