Испытания образцов проводили не в замке, а за озером в лесу, дабы не смущать ни охранников, ни дворню. У нас вообще никто не знал, чем мы с Иваном занимаемся, даже Андресу вход в мою личную мастерскую был закрыт. Взяли с собой найденную в подвале гнутую древнюю кирасу и четыре доски.
Два револьверных барабана по шесть выстрелов и два винтовочных магазина по четырнадцать – выпалили в белый свет, привязав оружие к дереву и дергая веревкой за спусковой крючок. После этого внимательно осмотрели, но ни люфтов, ни малейших нарушений конструкции не нашли.
Лично для меня это была просто работа, впрочем, не буду обманываться, молодую душу распирала гордость, но все равно, надо было видеть горящие глаза Ивана. Даже позволил ему первому произвести выстрел.
Револьверная пуля прошила трехмиллиметровую стальную кирасу, с десяти – пятнадцати шагов сделала глубокую вмятину, а с двадцати – пробила две доски-пятидесятки. Патроны с ослабленной навеской пороха работали хуже, поэтому мы их забраковали.
Винтовочная пуля пробивала кирасу с двухсот шагов, с четырехсот шагов пробивала три доски, а на пятистах – две, а в третьей застревала. Затем Иван за полминуты с дистанции в двести шагов прошил кирасу четырнадцать раз.
– Михайло Якимович, – потрясенно говорил он, накрутив на палец длинный ус и глядя на винтовку широко открытыми глазами, – да с такими винтовыми аркебузами мои полсотни казаков смогут полк швейцарских кирасир остановить.
– Хе, Иван Тимофеевич. Мы с тобой еще картечницу да минную мортирку не сладили. Так что смело можешь добавить к швейцарцам два полка лучших в Европе ляшских конных латников. Твоя подготовленная полусотня всех положит.
– Верю! Теперь верю, коль Господь дал тебе столь громадные знания, достоин ты скипетра великого князя или короля, о котором думы твои. Верю, сможешь поднять и сможешь донести.
– Смогу. Если только ты поможешь, Иван.
– Как же не помочь? Кто я такой, чтобы противиться воле Господа?!
– Тогда будь готов учиться, чтобы возглавить не пятьдесят казаков, а пятитысячную армию, и это для начала.
– А учить будешь ты?
– Да. Или ты во мне сомневаешься?
– Не сомневаюсь. В мире нет ученого, который знает малую долю твоего. И не верю ни в какого аглицкого механикуса. Только Он мог вложить в тебя сии знания великие. Теперь Он взял тебя за руку и ведет. Даже не спрашиваю, так это или нет, ибо знаю. И хочу быть с тобой.
После этого испытания и последовавшего за ним разговора отношение Ивана ко мне внешне как бы и не изменилось, но стало гораздо теплее, и я это чувствовал. Что же касается этого оружия, то он в него влюбился.
Подготовка серийного производства давалась нелегко, особенно изготовление металлорежущего инструмента и технологической оснастки. После того как мы внедрили револьверную головку для расточки барабана, кондукторы для сверления и гибки деталей, просечки различной конфигурации, а также шаблоны, мерительные скобы и мерные пробки, прошло три месяца. Теперь можно было запускать серию, но времени у меня не осталось, пора было отправляться на практику в море. Иван же изъявил желание лично выкупить сотню попавших в рабство казачат-подростков, не только физически пригодных, но и психологически готовых присягнуть и взять в руки оружие. Мы долго обсуждали этот вопрос, определялись, как необходимо действовать, но он почему-то не считал это дело сложным. Чтобы он чувствовал себя в дороге нормально, изготовили ему два револьвера, а также плечевую кожаную гарнитуру с патронташем на сто патронов и кобурами для скрытого ношения оружия. К этой же гарнитуре была подвешена половина мешочков с золотом.
Антона приодели, как и Ивана, в гражданское платье и добавили к его метательному вооружению еще один скрытый пояс с восемью клинками и отделениями для переноски денег.
Прощаясь у каботажного судна, отправляемого в Марсель, просил Господа о добром пути для них и счастливого возвращения. Очень надеялся, что, когда через полгода вернусь с практики домой, увижу результаты поездки.
Глава 3
В рынду пробили три склянки – ровно полдень. Возвращаясь из дальнего похода, мы входили в порт Малаги. Сегодня, двадцать четвертого сентября тысяча шестьсот семьдесят девятого года, прошел ровно год и один месяц с момента побега из рабства и объединения сознаний – моего, живущего ныне, и моего, вернувшегося из будущего на триста тридцать три года назад.
С апреля мне пошел уже семнадцатый, за это время тело еще более возмужало, но особенно странно выглядели совсем не юношеские глаза. Однажды Фернандо, с которым мы были в дружеских отношениях и общались накоротке, сказал:
– Слушай, Микаэль, у тебя сейчас взгляд, как у моего отца.
Я пожал плечами, понимая, что глаза такими сделала матрица сознания пожилого мужчины, и изменить ничего нельзя.
Впрочем, возмужали, окрепли и повырастали из своих одежек все курсанты. Да и стали мы уже совсем не теми пацанами, которые полгода назад впервые взошли на палубу фрегата. И пусть настоящими моряками нас называть пока рано, но службу марсового и рулевого матросов освоили неплохо. А еще, как сказал командир корабля, не каждому из нас быть хорошим канониром, но к участию в абордажной партии готовы все. Иначе и быть не могло, ведь что такое шпага, палаш и пистоль, мы знали с детства.
Наше плавание, к сожалению для нас, но к счастью и радости старых матросов, проходило уныло и однообразно. В Европе наступили мирные времена, поэтому ни в каких морских боях поучаствовать не пришлось. Но на всякий случай редкие встречные одиночные суда и караваны старались обойти нашу эскадру из десяти мощных линейных кораблей по далекой и широкой дуге. Даже два небольших шторма нас не очень сильно огорчили. Так, поболтало по паре дней, да и все. Несколько курсантов, правда, морской болезнью переболели тяжело, но судовой доктор поил их какой-то дрянью, и народ стал к болтанке привыкать. Во время второго шторма больных фактически не было.
Кормили на судне без кулинарных изысков. С кашами и похлебками варилось просоленное мясо, часто подавали сухую и соленую рыбу. Но самое главное – ежедневный рацион включал половину апельсина или лимона, дабы избежать заболевания «морским скорбутом» (сейчас так называется цинга). Читал как-то еще в той жизни, что за двести лет в семнадцатый-восемнадцатый века эта болезнь унесла свыше миллиона моряков, что гораздо больше, чем погибло во всех боевых действиях того времени.
Питание становилось приличным только при входе в какой-либо порт. Сразу же готовили и свежее мясо, и свежую рыбу, а фруктов мы могли накупить, сколько душе угодно.
Увольнениями особо не баловали, и не только нас, но и всех военных моряков эскадры. В тропиках темнеет быстро, поэтому курсантам разрешали сойти на берег только до девятой склянки, и было это всего четыре раза.
Первый и четвертый раз мы гуляли по Санта Крус, главному городу острова Тенериф и столице провинции Канарских островов. Здесь, решив объединить приятное с полезным, обратился к командиру корабля с просьбой представить меня алькальду как нового владетеля феода на острове Пальма. Командир с радостью ухватился за возможность провести данную процедуру лично.
