Аплодисменты смолкли, и зрители потянулись в фойе. Кто
просто прогуливался, кто обсуждал голоса солистов. Женщины поправляли перед
зеркалом прически и ревниво разглядывали наряды знакомых.
Прилично, но несколько старомодно одетый мужчина лет
шестидесяти пяти, по обыкновению, направился в театральный буфет.
Дома он практически не употреблял спиртного, считал, что для
одинокого человека это прямой путь к алкоголизму, но в театре, особенно в оперном,
непременно выпивал бокал шампанского или пятьдесят граммов коньяку. Так
сказать, для полноты ощущений.
Вот и сейчас он взял бокал с золотистым напитком и
направился к свободному столику.
Однако не успел он пригубить коньяк, как рядом с ним
раздался неприятный гнусавый голос:
— Папаша, можно присоседиться?
— Присаживайтесь. — Машинально ответив согласием,
пожилой мужчина поднял глаза.
Его сосед выглядел очень странно. То есть, разумеется, на
улице или в общественном транспорте он смотрелся бы вполне нормально: короткая
стрижка, мясистый загривок, маленькие злые глазки, глядящие исподлобья, кожаная
куртка, едва не лопающаяся на широких плечах… такие субъекты сейчас встречаются
буквально на каждом шагу, но в оперном театре, на «Тоске», подобный персонаж казался
неуместным. Пожилой мужчина невольно отстранился и оглядел соседние столики —
нет ли за ними свободного места.
— Что, папаша, не нравлюсь? — Сосед осклабился,
сверкнув золотым зубом, и положил на стол тяжелую руку с короткими, поросшими
рыжим волосом пальцами. — Не дрейфь, пробьемся!
— Отчего же? — Пожилой мужчина постарался вежливо
улыбнуться. — Я хорошо отношусь к современной молодежи… особенно если она
тянется к культуре. Вот вы, молодой человек, пришли в театр… значит, вам
нравится опера?
— Не особенно… — признался золотозубый. —
Честно говоря, папаша, я эту оперу терпеть ненавижу. Вот опер у меня был
знакомый, так я бы его просто голыми руками задушил! Редкая сволочь…
— Если позволите, я пойду, — пожилой мужчина начал
приподниматься из-за стола, — кажется, уже был первый звонок…
— Не спеши, папаша! — Золотозубый положил руку ему
на плечо и с силой придавил. — Ты вон, я гляжу, еще бормотуху свою не
выпил! Сиди, расслабляйся…
— Что вы себе позволяете… — Пожилой скосил глаза
на короткопалую руку и разглядел на ней лагерные татуировки. Старое сердце
тревожно забилось, во рту пересохло. Он взял себя в руки и сильным движением
плеча сбросил ладонь уголовника, негромко проговорив: — Остынь, парень! Здесь
тебе не дешевый кабак!
— Ага, и не зареченский шалман… — вполголоса
отозвался парень, криво улыбнувшись.
— Что? — Перед глазами пожилого мужчины замелькали
цветные пятна, в висках застучало.
— Ничего! Сиди, Лабух! Разговор есть!
Ему показалось, что свет в зале померк.
Сорок лет никто не называл его этой кличкой… Он надеялся
прожить остаток жизни и больше никогда ее не услышать. И вдруг… как будто
приоткрылась дверь в прошлое, и оттуда потянуло холодом. Этот парень… он
слишком молод, его тогда и на свете не было…
— Привет тебе от Соленого! — проговорил уголовник
вполголоса. — Велел спросить, не забыл ли ты его… его и завмага Пал
Палыча…
Не забыл ли он…
Да он скорее забудет самого себя.
Умирать будет — непременно вспомнит тот день…
Это было примерно сорок лет назад, когда он был глупым,
молодым и некультурным. Он жил в небольшом старинном городке Зареченске, где
были птицефабрика, завод минеральных удобрений, пересыльная тюрьма, извилистая
речка Сысойка, в которой все местные пацаны ловили плотву и щурят, две церкви и
Дом культуры. Еще в Зареченске по странной иронии судьбы была музыкальная
школа. И в эту самую школу отдала его мать. Она работала бухгалтером на
птицефабрике и хотела, чтобы ее единственный сын, ее кровиночка, выбрался из
нищеты и мрака провинциальной жизни. Почему-то она вообразила, что зареченская
музыкальная школа поможет ему в этом.
Музыкальную школу он окончил без большого труда, но учиться
дальше не получилось. Для этого у него не было достаточных способностей, а у
матери — достаточных связей. Музыкальная школа действительно помогла ему только
в одном: он выяснил, что обладает абсолютным слухом. Правда, тогда же он узнал,
что абсолютный слух без связей ровным счетом ничего не дает.
В армию его не призвали: кроме абсолютного слуха, у него
обнаружилось плоскостопие. Возможно, для этого все же хватило связей его
матери.
И в то же время на птицефабрике обнаружилась значительная
растрата: мать, стараясь создать единственному сыну приемлемые житейские
условия, запустила руку в карман государства. Ее отправили не в свою,
зареченскую, тюрьму, а куда-то очень далеко, на восток, в другой конец одной
шестой части суши. Ее отправили так далеко, что сын ни разу не воспользовался
правом на свидание.
Он очень разозлился на мать. Не на то, что та проворовалась,
а на то, что попалась и оставила его в нищете.
Тут-то ему и пригодился абсолютный слух: окончив курсы в
областном центре, он стал работать настройщиком. Как ни странно, в их городке
многие родители покупали своим детям музыкальные инструменты. Чаще всего —
недорогие пианино ленинградской фабрики «Красный Октябрь», но попадались и
довоенные немецкие рояли, так что профессия настройщика оказалась довольно
востребованной.
Кроме того, время от времени он подрабатывал на свадьбах и
похоронах — играл на трубе в составе маленького самодеятельного оркестра, которым
руководил старый аккордеонист, преподаватель из музыкальной школы. Тогда-то он
и получил среди местной шпаны сомнительную кличку Лабух.
С местной шпаной он сталкивался довольно часто: как-никак
они выросли на одних пустырях, в детстве вместе ловили рыбу в речке Сысойке и
лазали за яблоками в чужие сады. Теперь все выросли и занимались другими
делами, более серьезными, чем кража яблок, но Лабух время от времени играл с
прежними приятелями в карты или пил пиво в шалмане, расположенном напротив
тюрьмы, где веселая буфетчица Люська иногда наливала в долг.
Понятное дело, там где пиво и карты, нередко случались
драки, в которых Лабуху порядком доставалось.
По непонятной причине ему покровительствовал знаменитый вор
по кличке Соленый. По слухам, Соленый отслужил несколько лет на флоте, где
приобрел шикарную развалистую походку, нехорошую болезнь и несколько
специфически морских выражений. Бывший моряк не раз выручал слабосильного
Лабуха в драке, пил с ним разбавленное пиво и приговаривал, похлопывая по
плечу:
— Умный ты парень, Лабух… больших дел наделаешь, если
милиция не остановит. А я умных люблю… сам бы хотел умным быть, да дураком
родился!
