– О! Госпожа княгиня!..
– Тогда найдите его! Посмотрим, кто из нас прав! Агата состоит при мне, она со мною приехала из Франции, и я не желаю, чтобы ее жизнь становилась невыносимой. Идите, донна Лавиния, и немедленно приведите ко мне господина управляющего.
Экономка сделала реверанс, исчезла, а через несколько минут вернулась одна. По ее словам, Маттео не удалось найти. Его не было ни у князя, ни в каком-либо другом месте. Возможно, он задержался в Лукке, куда он часто ездил, или где-нибудь на ферме…
Она говорила торопливо, стараясь придать убедительность своим словам, но чем больше она приводила доводов, тем меньше Марианна верила. Что-то подсказывало ей, что Маттео находится поблизости, но не хочет прийти…
– Ну, хорошо, – сказала она наконец. – Оставим это сегодня, раз он такой неуловимый, а завтра утром займемся. Передайте ему, что я жду его сразу после завтрака здесь, в противном случае я вынуждена буду обратиться к князю… моему супругу!
Донна Лавиния ничего не ответила, но ее тревога, похоже, увеличилась. В то время как она, заменив Агату, расплела густые черные косы своей хозяйки и расчесывала волосы на ночь, Марианна чувствовала, как дрожат ее обычно такие уверенные руки. Но это не вызвало в ней участия. Наоборот, чтобы немного проникнуть в окутывающую этого неприкосновенного управляющего тайну, она с некоторой жестокостью постаралась загнать донну Лавинию в угол, засыпав ее вопросами о семье Дамиани, его взаимоотношениях с родителями князя и о самих родителях. Донна Лавиния запиналась, юлила, отвечала так уклончиво, что Марианна, так ничего и не узнав, отчаявшись, попросила экономку уйти. С видимым облегчением та не заставила просить себя дважды и покинула комнату с поспешностью потерявшего терпение человека.
Оставшись одна, Марианна в возбуждении несколько раз прошлась по комнате, затем, сбросив халат, задула свечи и легла в постель. С самого утра неожиданно воцарилась августовская жара, и вечер принес мало облегчения. Несмотря на свежесть бьющих фонтанов, воздух в комнатах виллы за день стал душным и тяжелым. За позолоченными занавесками балдахина Марианна вскоре почувствовала, что обливается потом.
Вскочив с кровати, она раздвинула занавески и настежь распахнула окна, надеясь хоть немного умерить докучавшую жару. В тишине купающегося в волшебном свете луны сада слышалась только журчащая песня фонтанов. Над бесцветной травой простирались черные тени деревьев. Безмолвная равнина за парком и вся природа словно оцепенели в ночи под дыханием смерти.
Чувствуя удушье, с пересохшим горлом, Марианна хотела подойти к кровати выпить воды из стоявшего у изголовья графина, но тут же остановилась и вернулась к окну. Вдали послышался лошадиный топот, совсем тихий, который постепенно приближался, становясь более четким и сильным. Из рощицы вылетела белая молния. Зоркие глаза Марианны сразу же узнали Ильдерима, самого прекрасного жеребца в заводе и к тому же самого неукротимого, чистокровного, белоснежного, невероятной красоты, но такого норовистого, что, несмотря на все ее искусство, она еще не решалась оседлать его. Носимый под сердцем ребенок запрещал ей подобное безумство.
Она различила темную фигуру всадника, но узнать его не смогла. Он выглядел высоким и мощным. Впрочем, с такого расстояния нельзя было рассмотреть детали. В одном она была уверена: это не Маттео Дамиани, тем более не Ринальдо или кто-нибудь из конюхов. В одно мгновение лошадь и всадник пересекли лужайку и погрузились в гущу деревьев, где мерный стук копыт стал затихать и вскоре исчез. Но у Марианны было достаточно времени, чтобы прийти в восхищение от безукоризненной посадки всадника, черного призрака на ослепительной белизне, словно слитого воедино с благородным животным. Неукротимый Ильдерим признавал в нем своего хозяина.
И тут ее осенило, и пришедшая в голову мысль вызвала такое волнение, что, не в силах дождаться утра, чтобы подтвердить ее, она бросилась к сонетке у изголовья кровати и стала так ее дергать, будто дело шло о жизни и смерти. Через несколько секунд донна Лавиния в кофте и чепчике с завязками была в комнате, заметно испуганная и, без сомнения, опасавшаяся худшего. Увидев Марианну спокойно стоящей, она с облегчением вздохнула.
– Видит Бог, как я испугалась! Я подумала, что госпожа княгиня заболела и что…
– Не волнуйтесь, донна Лавиния, со мной все в порядке. Поверьте, я глубоко огорчена, разбудив вас, но я хочу, чтобы вы ответили на один вопрос… чтобы вы ответили на него сейчас же… и без обиняков!
Шандал в руке экономки так закачался, что она вынуждена была поставить его на стол.
– Какой вопрос, госпожа?
Марианна указала на распахнутое окно, перед которым она стояла, затем устремила повелительный взгляд на лицо донны Лавинии, превратившееся при лунном свете в гипсовую маску.
– Вы прекрасно знаете, какой вопрос, иначе не побледнели бы так! Кто тот человек, которого я только что видела промчавшимся на лошади через лужайку?.. Под ним был Ильдерим, на спине которого я еще никогда никого не видела. Ну, отвечайте! Кто он?
– Госпожа… я…
Бедная женщина едва держалась на ногах, и ей пришлось опереться о спинку кресла, чтобы не упасть, но Марианна подошла к ней, положила руку на плечо и безжалостно повторила по слогам:
– Кто… это… такой?
– Э… князь Коррадо!
Глубоким вздохом облегчения Марианна освободила стесненную грудь. Она не была удивлена. С тех пор как она увидела неясную фигуру всадника, она ждала, что получит ответ, однако он пробудил в ней целый ряд новых вопросов. Но донна Лавиния, полностью обессилев, вопреки всякому протоколу рухнула в кресло и, спрятав лицо в руках, залилась слезами.
Почувствовав угрызения совести, Марианна моментально опустилась перед нею на колени и стала утешать:
– Успокойтесь, донна Лавиния! Я не хотела огорчить вас своими расспросами. Но поймите, до какой степени может быть мучительной эта тайна, с первого момента окружившая меня!
– Я знаю… я хорошо понимаю… – бормотала Лавиния. – Конечно… я знала, что в какую-то из ночей вы увидите его и зададите этот вопрос, но я надеялась… один Бог знает на что…
– Возможно, что я не останусь здесь достаточно долго, чтобы заметить его?
– Может быть, но это было слишком по-детски, ибо рано или поздно… Видите ли, госпожа, почти каждую ночь он делает это. Он часами скачет на Ильдериме, ему одному позволяющему седлать себя. Это его самая большая радость… единственная, от которой он не может отказаться!
Рыдание прервало голос экономки. Марианна осторожно взяла ее руки в свои и прошептала:
– Не слишком ли он суров к самому себе, донна Лавиния? Этот человек не калека и не больной, иначе он не смог бы оседлать Ильдерима… В его силуэте я не заметила никаких признаков уродства. Мне показалось, что он высокого роста и, по-видимому, очень сильный. Тогда зачем так скрываться? Для чего обрекать себя на такое нечеловеческое заточение, к чему погребать себя заживо?
