– Пап, – Тимка вскочил. – Пап, пожалуйста… мундир мой… возьми.
– Возьму, сын, – кивнул Филяев-старший. – А ты давай скорей.
Тимка резко выдохнул и кивнул…
…Их приехало не двое. Четверо.
Дядя Степа умирал около газона, сидя спиной к оградке. Глаза участкового были спокойными и светлыми, рука, сжимавшая «макар», лежала на коленях. Из «Хаммера» свешивался американец с раздробленным выстрелом в упор лицом. Второй – с зажатой в кулаке «береттой» – корчился у колес, как полураздавленный червяк, скребся, умирая, в асфальт пальцами свободной руки, словно просил открыть ворота в ад поскорее – уйти от земной боли. Хрипела и свистела рация.
– Дядя Степа… – Тимка притормозил и упал на колени возле мента. Грудь участкового была прострелена в трех местах, но глядел он по-прежнему чисто и даже улыбнулся.
– Тимка, – сказал он, и слова на губах обернулись кровью, яркой и алой. – Моих заберите с собой. Их не простят. А мне поделом. Я… – Он кашлянул и уронил голову на грудь. Упал на асфальт пистолет – как-то очень мягко, почти бесшумно.
Тимка посмотрел на окна бетонного дворового колодца. На одном шевельнулась занавеска. Все. Больше ни единого шевеления. Тимка оскалился и опустил глаза.
Мальчишка поднял курносый «макар». Помедлил миг. Поднес оружие к губам и поцеловал, а потом, коснувшись ран на серой форме пальцами, провел ими – окровавленными – по оружию.
– Каждая капля – смерть гада, – сказал он без патетики. Просто сказал. И встал, засовывая оружие за ремень джинсов. Он больше не собирался прятаться.
Это был его город. Его земля.
За ребятами потом. А сейчас – надо заскочить к Сергейчеву. Лишь бы его бабы не начали выть… Времени было мало.
Очень и очень мало.
Гунн. Республика Тюркских Народов
«С чего начинается Родина?»
М. Матусовский
Услышав резкий визг тормозящих шин, Олжас лениво зевнул и начал подниматься с кошмы. Как бы не соглашаясь с таким медленным развитием событий, за массивным забором раздалась звонкая канонада из гудков.
Гунн поморщился и одним махом встал на ноги.
– Кого там шайтан принес?.. – Надо сказать, что выглядел он как минимум странно.
Красный бархатный халат с вышитыми народными узорами не был запахнут. А потому открывал белому свету драные спортивные трико Puma и майку такой же марки, слегка подпачканную землей и зелеными разводами травы.
Из юрты высунулась голова Батырбая. Вслед за головой показалась шея, а потом и все тело – в отличие от своего работодателя, тот одевался более опрятно. Точнее будет сказать, что одевался-то он точно так же – вот только пачкался меньше.
Гунн подошел к воротам, лениво дернул пальцем задвижку и потянул ручку на себя. Смазанные петли отлично делали свое дело – калитка (только по названию, а по виду – бронированная дверь) открылась почти бесшумно.
Глаза Олжаса округлились сами собой: того, что он увидел, увидеть он не ожидал.
– Ну здравствуй. Почему на американском джипе? Что надо?
Молодой парень-казах, с темной кожей, на которой почти не были видны короткие черные усики над верхней губой, быстро – чисто по казахской манере – выпалил:
– Потом-потом, скорее ворота открой, пожалуйста!
Олжас опешил. И причина этого была проста. Сей посетитель в свое время плюнул хозяину дома под ноги, заявив, что порог его дома он не переступит никогда. И вот надо же….
– Батырбай! – Однако друзьям, даже бывшим, надо доверять. – Открой ворота!
Ворота были еще похлеще калитки. Высокие – метра под три. И, соответственно, тяжелые – автоматику на них Гунн не ставил, так надежнее. Не взломают, да и просто – безопаснее.
Джип, мягко рыкнув двигателем и зашелестев шинами, въехал во двор – Батырбай закрыл ворота. Мельком окинув взглядом слабо затонированные стекла, Олжас заметил на заднем сиденье машины два силуэта. Это было уже интересно.
– Приветствую. – Теперь уже окончательно заглушив двигатель, парень подошел к хозяину дома. – Надеюсь, я тебе не помешал?
– Не помешал. – Олжас сохранял на лице выражение вселенского пофигизма и скуки. – И чего же ты хотел, «дружище» ты мой?
Парень дернул щекой и очень сухо ответил:
– Лично я – ничего. Мне от тебя, – он поморщился и словно выплюнул, – «дружище», не нужно ровным счетом ни черта.
– Тогда чего приперся?
– Повторю – мне от тебя не нужно ничего. Но вот тем, кто в машине, твоя помощь пригодилась бы.
– Марат. – Серьезный взгляд. – Я не альтруист и становиться им не желаю.
Косящий в машину взглядом Олжас наконец более точно разглядел два силуэта. Один – безусловно женский, склонивший голову на грудь. Плачет? Нет… грудь вздымается ровно и спокойно.
Второй разглядеть было сложнее – он лежал. Головой на коленях у женского силуэта. Может, сын?
– Не альтруист, значит?
– Нет.
– Отлично! – кивнул головой парень. – Далеко до ближайшей американской базы? А то я этих двух людей увез буквально из-под ареста. Уж так жутко понадобились они новым хозяевам страны… не знаю зачем! – Он тяжело перевел дух. – А так им больше деваться некуда – лучше я отвезу их туда, пока они спят. Легче так будет – понимаешь?
Марат, тяжело ступая, пошел к машине, не замечая укоризненного хмыка охранника и одновременно какого-то… воистину человеческого взгляда Олжаса.
– Стой. Помоги Батырбаю перенести их в дом.
Наверное, женщина настолько устала, что спала мертвым сном – и не проснулась даже от того, что ее довольно грубо взяли на руки. Мальчишка же на вид был очень бледен, в лице ни кровинки.
Занеся мальчика в дом, Марат вернулся и подошел к машине.
– Что будешь делать?
– Лично я? Ничего. – Олжас сохранял все такое же скучающее выражение лица. – А вот ты сядешь за руль машины и уедешь к ближайшему городу. Там ее бросишь – и приедешь сюда же, на такси.
– Я не при…
– Марат, ты, очевидно, не понял. – В круглом смуглом лице проявились черты чего-то иного. Властности и гордости, наверное. – Это не просьба. Это приказ. И здравый смысл.
Парень немного подумал и кивнул.
– Ладно. Хотя мать-то знает… но все же лучше, если я буду рядом, ты прав.
Одним махом открыв дверь джипа, он быстро завел мотор и, резко стартанув, вылетел за так и не закрывшиеся ворота, после чего прямым ходом поехал в степь, по направлению к городу…
…Марат, он и есть Марат. Никаких «погремух» или «погонял» у него, будучи еще в бригаде Гунна, не было. Наверное, потому, что он был, как это ни странно, «идейным» бандитом. Ну, или не идейным – более точно будет сказать «верным».
