Как пес.
Или как волк.
Особо ценить этого щупловатого парня Гунн начал после одного примечательного случая. Все как обычно – «не хвались, что силен, – повстречаешь сильнее». От Олжаса, нажившего на зад проблем, мягко и ненавязчиво поубегал почти весь контингент. Ну кому надо умирать за какого-то Гунна (который в те времена только начинал победоносный подъем наверх)? Остался лишь Марат, который на все вопросы изумленного «бригадира» «зачем?» и «почему?» отмалчивался или отвечал на ломаном русском языке: «Мужчины друзей не бросают!»
Он не бросил.
Спроси Олжаса – он бы затруднился сказать, когда Марат перешел для него в разряд друзей. Может быть, именно поэтому Гунн не стал применять к нему «штрафов», когда тот так же молча и сухо покинул бригаду. Тогда Олжас начал подниматься наверх – и малой кровью это было нерешаемо. Марату подобное претило – жутко разругавшись с Гунном, он дал слово, что лучше сдохнет, чем переступит порог его дома, где бы тот ни находился.
И вот – обещание нарушено.
Для очень принципиального казаха это было как соль на рану. Хотя надо сказать, что Марат тоже изменился за прошедшее время… и кое-какие из принципов серьезно изменились. Но суть не в том.
…«Суть прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти», – глядя на GPS-навигатор, словами из одной любимой книги подумал Марат.
Действительно – со сменой правительства он много раз думал о самоубийстве. Нет, не из-за потери работы или «тонкой душевной организации». Просто в каждом человеке есть стержень – и когда он ломается, то жить незачем. С оккупацией Казахстана стержень Марата не то чтобы надломился, но стал другим.
Оказалось, что очень неприятно видеть, как родную страну насилуют оккупанты.
Оказалось, что предыдущий президент был не так уж и плох. Можно даже сказать, так уж и неплох.
И самое-то главное – оказалось, что жить со всем этим как-то трудно. Нет, не в том смысле, что притесняют или еще что – просто какая-то тяжесть на душе, какой-то червячок, – долбит и долбит, давит и давит….
«Теперь. Поверните. Налево», – монотонным, хотя и приятным женским голосом сказал GPS-навигатор.
На то самое лево простиралось шоссе. Недалеко стоял дорожный щит:
Караганда – 5
Karaganda – 5
Значит, пять километров. Немного – но можно о многом подумать. Хотя… о чем? Это действительно непонятно.
Почему поддержал друга, решившего кинуть в солдата бутылкой, почему не убежал? Почему ни с того ни с сего взялся отвезти двух совершенно незнакомых людей к человеку, в чей дом поклялся не заходить? Почему?
А может, просто нельзя было иначе?..
…Умный Олжас не зря приказал отогнать машину к городу – в ней (как и во всей технике оккупантов) стоял радиомаячок. Да и не такая уж она ценная, эта самая машина, чтобы ее оставлять.
Женщина, которую все-таки пришлось разбудить, сначала испуганно и как-то затравленно взглянула на незнакомое ей лицо. Но парадокс – она удивительно быстро поверила спокойным объяснениям Гунна. Кто знает, почему – может, он казался ей надежным. А может, и отчаяние заставило.
Надо сказать, что Олжас совсем не удивился этой истории с насильственным захватом пацана.
– А чему вы удивляетесь, Виктория? Неужели вы до сих пор не поняли всей подоплеки нового правительства?
Ответом послужил удивленный взгляд.
– Я вас не понимаю. Хочу понять, и даже есть повод, чтобы понять, но…
– Все просто. – Олжас нецивилизованно стоял к гостье спиной, заваривая чай, – дело проходило на кухне. – Говоря прямо, вы… точнее, ваш сын – это товар.
– Что?!
– Конструктор «Лего» – только для реальных людей. Я не удивлюсь, если ваш сын стоит ничуть не меньше, чем все это, – Гунн обвел рукой комнату, имея в виду особняк.
Взяв предложенную чашку горячего чая, мать Ивана положила туда две ложечки сахара, тщательно размешала и отхлебнула сладкой жидкости.
– Но почему именно он?
– Знаете… – Олжас сахара не клал вообще. – Знаете, тут дело замешано аж с нескольких тарелок – объяснений надолго хватит.
– А все же?
– Основной аспект – это, конечно, экология. Прекрасное физическое состояние вашего сына – никаких бигмаков, успокоительного горстями, как в просвещенной Европе…. Взращен, так сказать, на природе – крепкий и здоровый.
– Вы, конечно, извините, если мои слова покажутся вам злыми, – Виктория поставила горячий стакан, – но точно так же растят каждого третьего ребенка-казаха! Почему к ним не ездят, а ездят ко мне?
– Это совсем другой разговор и совсем другая, жестокая тема. Я могу сказать только одно – не стоило вам впускать к себе их.
– А я могла не впустить? – Виктория приподняла бровь.
Олжас сам не заметил, как сжал в руках толстую керамическую кружку:
– Я не знаю… Я просто не знаю! Они говорят, что блюдут закон – но ИХ закон, важный лишь только для них и им подобных. – Он говорил горячо, глаза его блестели. Руки крепко обхватили горячую кружку, но жара он не чувствовал. – Они говорят, что они желают нам добра, но на самом деле они только и делают, что сосут из моей… – казах перехватил удивленный взгляд Виктории, – да, моей страны соки…. Это трудно видеть, знать, что можешь что-то сделать, но не делаешь.
– А почему не делаете? Если, как вы говорите, можете делать?
– Я заметен, – он вздохнул. – Даже слишком. Один «акт альтруизма», подобный вашему случаю, и у меня сразу найдут кучу нарушений и преступлений. После чего я умру от туберкулеза в какой-нибудь тюремной камере…. А я не хочу. У меня тоже есть семья, и она мне тоже дорога.
– Я вас понимаю. Слушайте. – Виктория отставила чашку, заинтересованно посмотрев на казаха. – А почему вы сказали перегнать ту машину к городу?
– А почему вас это интересует?
– Ну… интересно стало.
Олжас задумчиво хмыкнул:
– Все просто. Считается, что лучше всего спрятаться можно только в городе. Якобы романтика бетонных коробок, затаиться можно в одной из них…
– А разве не так?
– Не так. Город – это тысячи глаз. И увидеть тебя может любой. Этого вполне достаточно.
– Быть может… Ладно… Спасибо вам. Надо бы сына проведать…
– Пожалуйста, пойдемте, – лениво пожал плечами Олжас.
И встал со стула.
Спящего Ивана положили в одной из комнат, в которой стояли шкафы с запыленными книгами да старая кровать. Как ни странно, мальчишка не спал – его застали лежащим на животе с согнутыми ногами. Перед ним лежала раскрытая книга средних размеров.
