Лоутон был моложе Верещаева, типично такой англосаксонский. Внешность портил только все еще не сошедший со лба фингалище от «резинки». Смотрел на Верещаева он устало и с досадой. Сперва орал, что его незаконно задерживают, называл всех бандитами и напоминал о конвенциях и прочей херне. Но с некоторых пор перестал – то ли устал, то ли дошла до него нелепость такого поведения. В плане сведений полковник оказался нулем – его буквально за день до плена перебросили из Чикаго с единственной целью – забрать у местных и отконвоировать в Вашингтон того грушника, упокой… гм, интересно – кто?.. – его душу.
Верещаев смотрел на полковника и думал, что у него есть жена и дети, – сын девяти и дочь трех лет. Им сообщили, что отец пропал без вести. Странно, но мысли не вызывали жалости. Злорадства – тоже не вызывали. Верещаев просто их думал.
– Скажите, вам нравится, что у вас президент – негр?
Вырвалось, блин…
– Постойте… – в глазах полковника мелькнуло понимание. – Постойте, вы сумасшедший?
– Увы, нет, – вздохнул Верещаев. – Сумасшедшим сейчас быть легко и даже почетно. Вот, например, в воронежских школах… где они еще работают… даунов учат вместе с нормальными детьми. Почему нет?
– О чем вы? – потерянно спросил американец. Он говорил по-русски без акцента, но слишком правильно. «За знание языков у них хорошо доплачивают», – подумал Верещаев. – Вы сюда приходите почти каждый день. Ну хорошо, сначала вы меня допрашивали, пусть. Но вот уже чертову уйму времени вы просто приходите, сидите тут сколько-то времени и задаете нелепые вопросы или вообще разговариваете сами с собой! Согласитесь, что это…
– Хотите, чтобы вас расстреляли? – дружелюбно поинтересовался Верещаев. Американец осекся и побледнел. – Угу. Не хотите… Я очень беспокоюсь за моих людей. Особенно за детей.
– За каких детей? – устало спросил американец. – Послушайте, если я военнопленный, то не могли бы вы разрешить мне прогулки, хотя бы полчаса в день.
– Вы не военнопленный, – покачал головой Верещаев. – Вы член незаконного вооруженного формирования, которое называет себя «армией Соединенных Штатов». Проще говоря, вы бандит.
Полковник тяжело вздохнул. Промолчал. Верещаев помолчал тоже. Потом заговорил:
– Понимаете, война еще впереди. Война еще впереди, а мой народ уже теряет людей. Множество людей каждый день. Они умирают от голода, кончают с собой, их убивают или угоняют в рабство… Скажите, Лоутон, кто дал вам право прийти сюда и убивать нас? Только не говорите о приказе. Я не имею в виду вас лично, тем более что вы никого не убили. Кто вам сказал, что мы нуждаемся в вашей помощи и в вашем руководстве? На каком основании вы делаете то, что делаете?
– На основании того, что вам лень даже выкинуть мусор в мусорную машину, – негромко ответил американец, – и вы гадите прямо около своих дворов.
– Вы решили нас осчастливить? – хмыкнул Верещаев. – Ну что ж… Я принимаю упрек… Лоутон, вас ждет семья. Что вы скажете, когда вашу жену и детей убьют в собственном доме? Вы когда-нибудь заглядывали за фасад собственной страны, полковник?
– О чем вы говорите? – Полковник посмотрел исподлобья.
– Я спросил, нравится ли вам президент-негр. – Верещаев положил руку на колено. – Я спросил, нравятся ли вам миллионные орды существ, живущих на пособие. Они гадят не только возле своих домов, они гадят в своих квартирах, которые за них оплачивает ваше государство из вашего кармана. А по вечерам они выползают на улицы и смотрят в сторону огней благополучных районов, Лоутон. И ждут только малейшей возможности, чтобы… Впрочем, – Верещаев встал; полковник наблюдал за ним неотрывно, – вы сами знаете, о ком я и чего они ждут. И знаете, что нам, русским, не достать до Америки. А эти существа – рядом с вашей семьей. Вот сейчас. Именно в этот момент, когда вы сидите в этом чертовом русском подвале и пытаетесь убедить себя – нет-нет, полковник, не меня – СЕБЯ – в справедливости вашей Великой Миссии в России. А я могу и не успеть спасти вашу семью. Мы, русские, часто спасаем других, но иногда и мы опаздываем…
– Честное слово, вы сумасшедший! – крикнул полковник, вскакивая.
– Тише, не надо кричать, – сказал Верещаев. – Любой психиатр вам скажет, что с сумасшедшими надо разговаривать тихо и увещевающе. А криком – сколько бы вы ни орали – вам не заглушить своих мыслей, полковник. Пока – только о семье. Вы, американцы, редкостно несообразительны… Сядьте.
Лоутон сел – тяжело. Покрутил головой. Усмехнулся. Верещаев благожелательно произнес:
– У вас будут прогулки. С завтрашнего дня по полчаса. Правда, погода уже начинает портиться – осень. Но пока еще отличные вечера.
И вышел, тихонько насвистывая. Посмотрел на часы – ого, до «выездного совещания» у князя оставалось всего десять минут.
Надо поторопиться.
* * *
Дмитрий, Иван, Алексей и Ольгерд стояли вокруг нелепого, во все стороны выпирающего какими-то стержнями и плоскостями аппарата, около которого суетился – не подобострастно, а просто взволнованно – тощий длинный мужчина неясных лет и размытого облика. Казалось, что четверых других мужчин он не замечает.
– Он собирается начинать? – буркнул Ментило. Ярцевский спокойно ответил:
– Лично я в этом ничего не понимаю. Ждем-с…
– Похоже, что и он тоже ничего в этом не понимает, – заметил бывший мент. Между тем длинный вытащил из выдвижного ящика стола полуметровую довольно тонкую ленту золота шириной в два пальца. Что-то бормоча, он заправил ленту в щель сбоку аппарата, дернул рубильник. Аппарат низким тоном загудел-запел. Тощий склонился над компьютерной клавиатурой, присобаченной с другого бока, защелкал кнопками. Аппарат издал харкающий звук, даже качнулся… и в никелированный лоток с коротким ясным звоном начали равномерно – с промежутком в три секунды – падать золотые монеты. Ольгерд быстро нагнулся, взял одну и поднял на уровень глаз. Остальные придвинулись ближе.
Увесистый золотой диск – ровный и мерцающий особенным, характерным для золота сиянием – оказался тонко отчеканенной монетой. По чуть выпуклому ребру шла надпись: «Княжье золото. Русь. Один рубль. 20… год». На аверсе вздымались под стилизованным солнцем-вайгой
[20]
хлебные колосья. На реверсе – надпись ОДИН РУБЛЬ и вздыбивший коня над скорчившимся рогатым и хвостатым демоном воин с копьем.
– Пятнадцать граммов золота 999-й пробы… – пояснил Ярцевский. – Спасибо, Николай Данилович, – обратился он к худому человеку, – это отличная демонстрация.
Тот молча кивнул. Осенил себя крестом на икону в углу и опять завозился с аппаратом, словно бы перестав замечать остальных.
– Это и есть твой инженер? – спросил Ментило.
– Он и живет здесь, – спокойно ответил Ярцевский. – Его привез из Москвы Алексей. – Пешкалев чуть заметно кивнул, глядя в сторону, не на монету. – Обычное дело. Работал главным инженером на монетном. А в начале всей этой истории черные убили у него всю семью. Он подвинулся головой, а вот навыков не утратил. Считает, что работает по личному распоряжению Господа Бога на одоление супостатов. Я не против.
