Слова Дмитрия были холодны, взвешенны и циничны. И холодны были его глаза за стеклами очков, и улыбка на тонких губах под ровными усиками была холодной.
Мужчины гуськом вышли наружу из небольшого цеха. Построенный на краю леса и полностью скрытый кустами, термопленкой и масксетью, он тут же превратился в обычный холмик. Над окрестностями начинался осенний закат – сентябрьский, тихий, теплый, золотой и алый.
– Должен сказать, что наш план с губернаторами провалился. – Сцепив пальцы за спиной, Ярцевский покачивался с пятки на носок, глядя, как золотые полосы бегут по водной глади. – Василий Григорьевич был прав, когда предупреждал о чем-то подобном, более не стоит и время тратить на рассаживание своих людей в эти опереточные кресла… Впереди страшная зима, товарищи… Не для нас конкретно – для России в целом. Самая страшная со времен Гражданской. Я думаю, речь пойдет о миллионах погибших…
– Что делать с золотом? – спросил Ментило. – Оно в таком виде мертвый груз.
– Не совсем, – Ярцевский не поворачивался. – Но дело не в этом… Василий Григорьевич выходит в отставку по состоянию здоровья, на его место уже давно рвутся несколько… дебильчиков. А он вместе с семьей уезжает в Германию… – Князь помолчал и продолжал: – Шукаевы погибнут в аварии где-нибудь в Баварии… Стихи получаются – авария-Бавария… Ну а дальше в славной офшорной стране остров Мэн возникнет фирмочка… ээээ… скажем… «Дрэгонз Лэнд». А управлять ею будет с солнечных островов Тихого океана бизнесмен Шукевич. Природный хохол… – Ярцевский резко развернулся и грубо сказал: – Ну, что примолкли, граждане соратники? Василий Григорьевич сам предложил мне этот план. И мы еще увидим, что будет дальше. А сейчас прошу в правление на большой и страшно важный совет – судя по всему, нашим колхозом наконец-то заинтересовались те, кому интересоваться нами совсем не следует… и с этим надо что-то быстро делать.
Ярослав Найменов. Республика Тюркских Народов
Я так и не узнал, кем был тот мужик, которому я отдал батончик. Не надо думать, что не пытался, – что мог, я сделал. Но не получилось ровным счетом ничего. Только уточнилось, что этот тип один из тех, кто участвовал в срыве «проверки» Амадрилос.
Конечно, особого обнародования не было. Многие знали, что эту инспекторшу закололи, но чрезмерного ажиотажа не поднимал никто – «джедаи» умели завязывать язычки особо рьяным трепачам. Им совсем не нужен был подрыв репутации, поэтому эта новость быстро перешла в разряд легенд. Вроде убили – а вроде и нет. А даже если и убили, то исключительно из злости и дикости, а ребенка нашли съеденным и изнасилованным. Что значит не верю?!
Жизнь продолжалась. Многие из моих друзей поразъехались кто куда, еще больше просто перестали со мной общаться. «Амерский подстилок!» – это был один из самых мягких эпитетов. Надо сказать, я не понимал, за что. На этой базе работали многие… Хотя, может, и остальным так же несладко? Но в конце концов я понял причину этого. Так, слабый швыряет камнями в… наверное, в сильного, который не сидит на месте. Опять же строки Высоцкого про «водку» и «не хватает» подойдут и тут. Очень легко прозябать, оправдывая себя тем, что ты, дескать, не хочешь трудиться на оккупантов, хотя на самом-то деле тебе просто лень. Тебе просто страшно. Кроме того, многого я сумел добиться, ни к кому не подлизываясь. Я просто работал, просто получал зарплату и некоторые льготы. Гораздо больше меня в дом приносила мама – врачей ценили, и платили им хорошо.
Близилась осень – и свободного времени у меня оставался почти год. Если бы не работа, я бы сдох от скуки. Хотя с работы мне все больше и больше хотелось уйти. Если раньше туда просто возили детей и они оттуда драпали, как только выдавался шанс, то теперь база стала уже не перевалочным пунктом, а чем-то большим. Все чаще я видел, как в уединенные бараки вводят уже гораздо большее количество девочек и мальчиков. Еще чаще я видел, что им дают какие-то колеса… это был риталин. Последствия – ходящие, подобно зомби из ужастика, пацаны и девчонки. Прием не был обязательным, но часто амеры делали так, что у них не было выбора, кроме как выпить эту гадость. Некоторые индивидуумы скапливали по сто, двести таблеток и сжирали их сразу. Кому-то удавалось умереть – однако гораздо чаще этим «героям» профессионально и быстро промывали желудок. И все сначала.
Конечно, были и бунты, и побеги. Не могли не быть. Как я уже сказал, не все жрали риталин. Но побеги легко ликвидировались браслетами с жучками, правильно снять которые было невозможно. Бунты же подавлялись быстро и беспощадно.
Конечно, мне хотелось помочь. И иногда я помогал. Передавал нечто более питательное, чем обычный паек, иногда сигареты или еще что. Многие уже знали меня в лицо. Как из детей, так и из контингента базы. Однако относились они к этому вполне доброжелательно. Как я узнал позже, на меня пытались стучать, но офицер, к которому пришел некий стукач, ответил:
– Вы сошли с ума? Вы хотите настроить против нас всех и вся? Человек помогает тем, кого считает слабыми. Это его природа. Пусть он помогает им так, чем станет продолжать неизвестным нам способом, если мы запретим ему.
И я пытался. К сожалению, на большее у меня не было возможностей.
Мог ли я подумать, что вскорости у меня появится такая возможность?
Тот день ничем выдающимся не отличался. Я встал рано утром, как водится, уже один – мамы не было. Поставил себе что-то из имевшихся супов, взял пару пресных галет. Поев, я вышел во двор, проверить, что там и как, с недавних пор я частенько обнаруживал то измазанный краской забор, то разбитую об ворота бутылку с чем-нибудь вонючим, то еще какую пакость….
На базе работы было много – привезли новую партию «переселенцев» из «Обрети дом». Под надзором охраны, вооруженной «демократизаторами», идущие через весь плац, в бараки, попарно, ровным рядком… На добровольное переселение это походило меньше всего. Я оглядел их лица, не улыбался почти никто. У тех же, чьи лица все-таки содержали улыбку, прямо было написано на лбу: «Обдолбался!» и улыбка была неискренней. Спиной я чувствовал, как сзади меня стоят такие же разнорабочие, молодые парни и взрослые мужики. Впереди тоже было немало народу.
Я не могу сказать, что кого-то примечал особенно – людей было очень и очень много. Не обошлось и без скандалов, криков, которые солдаты профессионально усмиряли.
В общем, денек был напряженный.
Домой я шел полностью разбитым и опустошенным, и еще больше расстроился, когда узнал, что мама уехала в один из близлежащих поселков, причем уехала надолго. Похлебав супа из оставленной мамой кастрюли на плите, дополз до дивана, лег на него и отключился. Не снилось абсолютно ничего, поэтому, когда я открыл глаза, лишь часы показали, что мой сон длился почти пять часов. Лаяла приблудная собака.
– Чертова псина… – Поднимаюсь и выхожу на веранду. Включаю свет на входе. Рядом с дверью лежит пакет с плесневелым хлебом, которым мы изредка кормили здешних собак. Беру кусок и выхожу наружу. Кидаю его за ворота, поворачиваюсь, чтобы идти назад в дом…
И ясно вижу, что в разбитом окне моего сарая подергивается чья-то спина. Виднеется оттуда ее часть, краешек, в светлой майке, очень похожей на ту, что носят «обретидомовцы». Бегом в дом, достаю воздушку и иду к сараю.
