Черная башня вынырнула из белесой мглы так неожиданно, что в первый момент Дэлглиш просто-напросто расцарапал руку, инстинктивно выставленную вперед, о твердые острые чешуйки стены. А затем так же внезапно туман поредел, и Дэлглиш увидел вершину башни. Подножие ее тонуло в липкой вихрящейся мути, но восьмиугольный купол с тремя видимыми отсюда щелями бойниц словно выплывал из последних волнистых нитей тумана, чтобы неподвижно повиснуть в поднебесье —эффектный, угрожающе прочный и в то же время бесплотный, как сон. Верхушка башни будто двигалась с туманом — беглое, ускользающее видение; то опустится низко-низко, буквально рукой подать, то поднимется, таинственная и неприступная, над грохочущим морем. Казалось, эта плывущая в облаках вершина не имеет ничего общего с камнями под ладонями Дэлглиша, с твердой землей у него под ногами. Чтобы восстановить равновесие, он припал головой к стене и почувствовал, как холодит разгоряченный лоб реальность — острая и твердая. Что ж, по крайней мере нашлась вполне определенная веха — отсюда он более или менее помнил изгибы и повороты дороги.
Тогда-то он и услышал странный звук: леденящий душу скрип, точно скребут зазубренным обломком кости по камню. Скрип доносился из башни. Рассудок взял верх над суевериями так быстро, что Дэлглиш едва успел осознать охвативший его ужас. Только болезненный стук сердца о ребра да внезапный холод в крови сказали ему, что на миг он пересек границы неведомого мира. На секунду — а может, даже и меньше — подавляемые детские кошмары вновь поднялись во весь рост и бросили ему вызов. А потом страх прошел. Дэлглиш прислушался повнимательнее и отправился на разведку.
Природа звука выяснилась очень скоро. Со стороны моря, в уголке между стеной башни и крыльцом, рос кустик ежевики. Ветер сломал одну из веток, и два острых конца царапали о камень. По какому-то хитрому акустическому трюку создавалось впечатление, будто звук, прерывистый и искаженный, идет изнутри башни. Вот из таких-то мелочей, мрачно улыбнувшись, подумал Дэлглиш, возникают слухи и легенды о привидениях.
Не прошло и двадцати минут, как он уже стоял над долиной и глядел вниз, на Тойнтон-Грэйнж. Туман поредел, так что Адам различал сам Грэйнж — тяжелую темную тень, прорезанную кое-где пятнами света из окон. Часы показывали восемь минут четвертого. Значит, все там уединились на так называемую медитацию, ожидая четырех часов, дабы отдать свой голос за то или иное решение. Интересно, как они проводят время на самом деле? Впрочем, в результатах голосования сомневаться не приходилось. Как и Джулиус, Адам считал, что едва ли Уилфред созвал бы общий совет, не будучи уверен в том, что выйдет так, как он хочет. А это скорее всего означало передачу приюта в ведение «Риджуэл траст». Дэлглиш прикинул, как распределятся голоса. Уилфред, без сомнения, добился такого соглашения, при котором сотрудники приюта сохранили свои места. Засим Дот Моксон, Эрик Хьюсон и Деннис Лернер проголосуют за передачу. У бедного Джорджи Аллана особого выбора не будет. Мнение остальных пациентов не так ясно, но у Дэлглиша сложилось впечатление, что Каруардин охотно останется на прежнем месте, особенно учитывая, что под управлением «Траст» общий уровень комфорта и профессионального ухода наверняка повысится. Миллисента, разумеется, выступит за продажу усадьбы. И она как пить дать получила бы в союзницы Мэгги Хьюсон, если бы Мэгги позволили принять участие в голосовании.
Глядя вниз, Дэлглиш увидел два квадрата света в окнах коттеджа «Любовь», где изгнанница Мэгги дожидалась возвращения Эрика. В стороне, над обрывом, мерцало более яркое сияние — Джулиус не привык экономить на электричестве.
Огоньки, хотя время от времени туман и скрывал их, служили полезными ориентирами. Дэлглиш почти бегом принялся спускаться вниз. А потом вдруг произошло нечто странное: свет в коттедже Хьюсонов на миг выключился и снова включился — и так три раза подряд, точно подавая сигнал.
Дэлглишу померещился в этом сигнале призыв на помощь — померещился настолько отчетливо, что коммандер был вынужден напомнить себе о реальности. Мэгги не могла знать, что он — или кто-либо еще — будет проходить по мысу. А увидеть сигнал из Тойнтон-Грэйнж могли только по чистой случайности: сейчас там все заняты другим проблемами. Кроме того, у большинства пациентов окна выходили на другую сторону. Скорее всего свет мигал просто так — возможно, Мэгги раздумывала: смотреть или нет телевизор в темноте.
Однако двойное пятно желтого света, теперь сиявшее сильнее сквозь поредепший туман, притягивало коммандера к коттеджу Хьюсоноз. Всего-то триста ярдов крюка — а она там одна. Вполне можно заглянуть, пусть и рискуя нарваться на пьяные излияния о перенесенных обидах.
Парадная дверь была не заперта. Не дождавшись ответа на стук, Дэлглиш толкнул ее и вошел. Гостиная, неряшливая, грязная, где жильцы словно бы обосновались совсем ненадолго, пустовала. Три пластины переносного электронагревателя полыхали красным, и в комнате оказалось неожиданно тепло. У стены темнел экран выключенного телевизора. Одинокая лампочка посередине потолка изливала ослепительный свет на квадратный стол, открытую и почти пустую бутылку виски, опрокинутый стакан, листок бумаги с надписью черной шариковой ручкой. Запись сначала была относительно твердой и ровной, а потом неустойчивой, точно след ползущего по белой бумаге черного насекомого. Телефон был снят с обычного места на верху книжного шкафа и теперь стоял на столе, трубка свисала на шнуре почти до пола.
Дэлглиш не стал задерживаться, чтобы прочесть записку. Дверь в коридор была приоткрыта, он толкнул ее и вошел туда с болезненным предчувствием катастрофы, словно зная, что его ждет внутри. Коридор был очень узок, дверь, распахнувшись, ударила Мэгги по ногам. Тело качнулось, и побагровевшее лицо медленно повернулось к вошедшему, уставившись на него словно бы с осуждением, с унылым и укоризненным удивлением, что он застал ее в столь неприглядном виде. Тут, как и в гостиной, одинокая лампочка на шнуре горела ярко и резко, поэтому Мэгги висела, точно безвкусно и ярко размалеванная кукла, выставленная на продажу. Алые обтягивающие брючки, белая шелковая блузка, накрашенные ногти на руках и ногах, броская, под цвет лака, полоса помады на губах выглядели жутко и нереально. Казалось — один взмах ножа, и из Мэгги высыплется горка опилок.
Веревка, какой пользуются при восхождениях, ровный жгут из красной и желтой нитей, веселенькая, как шнурок от звонка, была рассчитана на вес взрослого мужчины. И Мэгги она не подвела. Женщина воспользовалась ей совсем просто: сложила пополам и завязала петлю, которая неуклюже, зато эффективно крепилась к верху перил. Остаток веревки — несколько ярдов — лежал на лестничной площадке.
Высокий кухонный табурет с двумя приступочками упал набок, перегораживая коридор, точно она отпихнула его из-под себя. Дэлглиш подставил табуретку под тело Мэгги и, поставив ее колени на мягкий пластик сиденья, поднялся по лестнице и снял петлю. Безжизненное тело всем своим весом навалилось на коммандера. Он аккуратно спустил Мэгги на пол и оттащил ее в гостиную, а там, положив на коврик перед камином, припал губами к ее рту и принялся делать искусственное дыхание.
Ото рта Мэгги резко пахло виски. Дэлглиш чувствовал на губах чуть масляный вкус помады. Его рубашка, взмокшая от пота, прилипла к ее блузке, склеивая его бешено вздымающуюся грудь и ее мягкое, еще теплое, но безмолвное тело. Он яростно проталкивал в нее воздух, борясь с атавистическим отвращением. Уж слишком это было похоже на изнасилование мертвой. Сердце у нее не билось — он ошущал это так же остро, как боль у себя в груди.
