А вскоре самолет, уже плавно снижаясь, по большому кругу нес пилота к маленькому, еле различимому с высоты полю грунтового аэродрома. Позади Михаила, в вышине, у самого горизонта появилась едва заметная точка, на которую он уже давно обратил внимание. Постепенно она, увеличиваясь в размерах, превратилась в большой моноплан новой конструкции, ранее не встречавшейся Михаилу.
«Скорее всего, это чудо техники направляется к нам в лагерь. Кого это черти несут? – Неизвестность всегда настораживала его. – Неожиданности, конечно, делают жизнь богаче, – размышлял Муравьев, уже выруливая свой самолет к месту постоянной стоянки, – однако отвечать на них чаще всего приходится экспромтом. Но экспромт хорош, в основном, тогда, когда он заранее подготовлен».
Не успели пропеллеры замереть, как на взлетно-посадочной полосе появился другой самолет – занимавший мысли Михаила. Он действительно был огромен. За кабиной пилота, по бокам, уставившись в небо, торчали турели двух крупнокалиберных пулеметов, не считая пулемета, которым мог управлять пилот.
«Человек пятнадцать, не меньше, поместится, кроме экипажа», – размышлял Михаил, наблюдая, как этот красавец, по указанию регулировщика, выруливал на свою стоянку.
К самолету уже торопился потерявший сейчас свою значимость, но все такой же по-кошачьи гибкий, одетый в военную форму майор Кингоро. Дверца самолета открылась. Оттуда, как чертик из коробки, выскочил молодой японский офицерик. Он помог установить трап, после чего почтительно застыл вместе с майором.
Казалось, даже солнечные лучи, отразившись от блестящих наград, в испуге шарахнулись в стороны. В проеме во всей своей величавости показался генерал-майор Ямамото с аксельбантами и орденом Солнца, не умещавшимся на груди и поэтому прикрепленным на животе, чуть пониже нагрудного кармана. Высший орден империи изображал священное зеркало богини Аматэрасу, обрамленное лепестками цветущего лотоса. Гордость рода – самурайский меч болтался у бедра. Худощавый, со зловеще сжатыми узкими губами, гордо вскинутой головой, он, если бы не перехлестывающая норму театрализованная напыщенность, походил на древнего самурайского воина.
Несмотря на то что прошло уже около семи лет со времени их последней скоротечной встречи, Михаил мгновенно узнал его. Легкая испарина выступила на лбу.
«Вспомни черта – и черт появится. Экспромты, экспромты… – передразнивал свои мысли Муравьев. – Накаркал, идиот! Хорошо, что не успел снять летный шлем и очки… Если генерал не соизволит подойти к моему самолету, то пронесет… пока», – поправил он себя, не желая накаркать, хотя, по большому счету, никогда не верил ни в приметы, ни в суеверия.
Вдали слышался четкий голос рапортующего Кингоро, затем – лающий, еле уловимый голос Ямамото. Из его речи Михаил с трудом разобрал слова: «Заправить самолет».
Следом за Ямамото сошли несколько офицеров с эмблемами медицинской службы на петлицах. К радости слегка сползшего по сиденью в глубь кабины Муравьева, вся эта компания двинулась по направлению к «штабу-исполкому».
– Фу-у-у-у… – облегченно выдохнул Михаил, снимая шлем и очки, вытирая покрытый крупными каплями пота лоб.
Он прекрасно понимал, что было бы, если бы Ямамото узнал в нем того белогвардейского офицера, который в январе 1920 года сыграл с ним во Владивостоке злую шутку.
«Та-а-к… – размышлял он, направляясь спокойным шагом, стараясь не привлечь внимания, к своему домику, – в резерве у нас один час, от силы – полтора. За это время нужно успеть смыться, причем так, чтобы не организовали погоню. Хорошо, что наступил полдень. Ребята уже поджидают меня на обед, все по расписанию. Значит, гости тоже сядут трапезничать… В японской, как и в любой другой, армии мира начальство вначале потчуют, причем – как можно более обильно и изысканно, чтобы потом у ленивого от сытости начальника было меньше желания вздрючивать подчиненных… После обеда, скорее всего, Кингоро захочет похвастаться группой, которую в ближайшее время должны забросить в тыл к русским. Даже если нас не сразу вызовут в штаб, Ямамото, только взглянув на документы, поймет все. Лица и фамилии трех русских офицеров, лишивших его огромных денег и поставивших его, аса разведки, в дурацкое положение, он запомнил на всю жизнь… Не слабо я ему тогда врезал, живучий… гад, – улыбнулся своим мыслям Михаил. – Даже если случайно во время обеда всплывут наши фамилии, это тоже конец. Хотя… это маловероятно. На обеде, скорее всего, будут посторонние, Хасимото, военные медики… Так что даже наши клички не будут упоминаться… Стоп! – поймал он себя на мысли. – Военные медики… Уж не из этого ли жуткого центра бактериологических исследований они прилетели?! Тогда на карте пилота должен быть указан маршрут следования и местонахождение центра».
В голове у Муравьева начал складываться четкий план.
«Успеем, – подумал он. – Должны успеть», – поправил он себя, вспомнив, как накаркал сегодня в полете.
– Экспромты, мать их… – выругался он сквозь зубы.
На все про все у них оставался один час, от силы – час и двадцать минут. Михаил стремительно ворвался в помещение.
Лопатин с трудом подхватывал двухсотлитровые бочки с бензином и закатывал их в кузов автомашины по наклонным доскам. Рядом суетился Муравьев, выкатывая их со склада и помогая другу. Работа была нелегкой. Бочки на складе стояли в два яруса, и снять их сверху одному редко кому бы удалось. Блюм в кузове едва успевал поворачиваться, устанавливая бочки в ряд. Время подхлестывало их секундами, как свинцовыми очередями.
Трое японцев – один рядовой солдат и два заведующих – складом вооружений и складом горюче-смазочных материалов – с кляпами во рту, по-птичьи крутили головами, удивленно тараща глаза на этих трех сумасшедших русских: зачем им столько бензина, столько динамита и авиационных бомб? Лагерь надежно огражден высокими железобетонными стенами с пулеметными вышками-гнездами, расставленными по периметру. (Рабочая сила в Китае была дешевой, а денег не жалели.) На единственной дороге, ведущей отсюда, расставлено несколько блокпостов. Патрули постоянно прочесывают окрестные леса. Мышь не проскочит! Как только эти трое умудрились пройти мимо поста, охраняющего въезд на территорию склада, – этого связанные понять никак не могли. Ничего… Когда этих сумасшедших будут вешать, все прояснится.
В кузов уже подавались ящики с динамитом. Вдоль открытого заднего борта аккуратно, одна на другую, укладывались авиабомбы со свинченными в нижнем ряду колпачками на нажимных капсюлях.
Время! Время! Скоро закончится обед – и на улицах городка-лагеря появятся люди, спешащие по своим заданиям.
– Все! – скомандовал Муравьев, закинув напоследок в машину ящик с ручными гранатами и несколько револьверов в наплечных кобурах. – Блюм – за баранку!
Пилот, несколько удивленный, что грузовик, кроме бензина, привез еще и целую гору авиабомб, успокоился, когда Муравьев сказал ему, что это приказ генерал-майора Ямамото. Здесь никто не знал имени генерала, а услышав, что бомбы полетят вместо офицеров бактериологического центра, японец расслабился окончательно. Он даже разрешил этому русскому, владеющему японским и признавшемуся, что он тоже пилот, чем завоевал симпатию, осмотреть кабину, хвастливо показывая назначение различных приборов, последовательность их включения.
