Панель управления не многим отличалась от уже известных Михаилу. Он, быстро освоившись, легким движением нейтрализовал высокомерного японца, снизошедшего до разговора с представителем низшей расы.
– Ого! Да здесь в ящиках фарфоровые бомбы с бациллами чумы! – раздался из пассажирского салона голос Лопатина. – Куда их, Муравей?
– Оставь их на месте, скоро найдут свое применение. Как говорится, поднявший меч… Наглотаются своего же дерьма по самое некуда, – сказал Михаил, выходя из кабины и увидев, что погрузка закончена.
Как-то спокойно, буднично, что всегда было свойственно ему в экстремальных ситуациях, он добавил:
– Ну, Саша, давай.
Через мгновение грузовик, за рулем которого сидел Блюм, тихо заурчав мотором, плавно, не привлекая своей обыденностью внимания, двинулся через поднятый шлагбаум по направлению к штабу. Охране на выезде даже в голову не пришло поинтересоваться: зачем это грузовик, нагруженный бензином, динамитом и бомбами, выезжает за территорию аэродрома, направляясь к близко расположенному штабу? Да покойникам и не пристало интересоваться такими прозаическими вопросами – у них и так дел по горло в долине предков. Как говорится, банзай, мать вашу…
Грузовик, развернувшись на «пятачке» недалеко от штаба, двинулся, набирая скорость, задним ходом строго перпендикулярно левому крылу каменного здания, где располагались секретный отдел и кабинет Кингоро.
Закрепив руль и прижав педаль газа заранее приготовленными рычагами, Александр с гранатой в руке, на самый крайний случай, если вдруг пружинные капсюли на бомбах, уткнувшись в стену здания, не сработают, выскочил из кабины и, пробежав с десяток метров в противоположную сторону, под защиту стоявшей для учебных целей танкетку, бросился на землю.
Из-за угла штаба, четко печатая шаг, вышел, весело и сыто распевая после обеда, отряд переодетых в советскую форму псевдомилиционеров. Звуки припева разносились по плацу:
Веди, Буденный, нас смелее в бой.
Пусть гром гремит…
Совсем по-европейски, удобно развалясь в кожаном кресле после обильного обеда, слегка разгоряченный несколькими чашечками отменного саке, генерал Ямамото прервал доклад профессора Исии, на котором, как на глубоко штатском человеке, военная форма сидела несколько мешковато.
– В генеральном штабе довольны вашими исследованиями, но сейчас я хочу послушать майора Кингоро. Какие шаги предприняты для открытия аналогичных лагерей по использованию бактериологического оружия на главных направлениях в случае войны с Россией, а именно в направлениях Хабаровска, Ворошиловска, Читы, Благовещенска?
– Я уже определил точные пункты, где следует открыть филиалы, – поднялся Кингоро. – Смерть настигнет русских в тишине, среди ясного неба, как гром, – подбирая слова, перевел он русскую поговорку.
Печатая шаг, далеко не юные курсанты с офицерской выправкой бывших гвардейцев, надрывая глотки, заканчивали припев:
Пусть гром гремит…
Страшный грохот разорвал осеннюю тишину гор. Казалось, треснул этот высокий и ясный свод неба. Вздыбилась в бешеном вихре дрогнувшая земля, размазывая в кровавые лепешки несостоявшихся палачей своего народа, предавших свою Родину, которой, как матери, мстить нельзя – права она или нет. Обломки взорванного здания с треском сыпались в стену пламени, со смертельным гулом взметнувшегося в мгновенно закрывшееся дымом и пылью небо.
Александр, бросив на землю ненужную гранату, стремительно помчался к выруливающему на взлетную полосу самолету. Еще один бешеный рывок – и мощная рука друга втащила его в самолет, резко набирающий скорость. Лопатин крикнул в кабину:
– Порядок, Мишка! Взлетаем!
Гул мотора усилился, и вскоре легкое потряхивание на маленьких выбоинах перешло в плавное покачивание. Самолет оторвался от земли.
Набрав высоту, Михаил повернул штурвал – и самолет, слегка накренившись, заложив вираж, снова направился в сторону лагеря. Распахнув бомбовый люк, Лопатин, с трудом перекричав гул мощного мотора, крикнул Блюму:
– Да-а-ва-ай!
Тот, еще толком не отдышавшись, стряхнул ладонью пот, заливающий лицо, и, вытерев о рубашку влажные ладони, с опаской открыл один из деревянных ящиков. В ячейках, аккуратно обложенные ватой, лежали опечатанные, похожие на страусиные яйца фарфоровые колбы с нанесенными на них узорами японских иероглифов. В каждой из них притаились мириады смертей. Разгорячённое тело Александра от ощущения страшной опасности, затаившейся в этих сосудах, опять покрылось липким потом. Он еще раз вытер ладони об одежду и осторожно, как редчайшие хрупкие раритетные драгоценности, стал передавать Лопатину одну колбу за другой.
Молчаливая беззвучная Смерть в своей жуткой неотвратимости разложения и тлена стремительно понеслась к земле. Люди, а скорее – нелюди, основавшие и охранявшие этот лагерь, воспитывавший и пестовавший негодяев «высшей расы», следовавших по императорскому пути кодо, были уже обречены на мучительную смерть, которую, зная или не зная об этом, они готовили для других.
– Все, mon ami, – облегченно засмеялся Лопатин, закрывая люк. – Memento mori.
Поднявшись с колен на ноги и пригнув свою кудлатую голову, чтобы не стукнуться о низкий потолок, он двинулся по качающемуся полу в кабину пилота.
– Ну, ваша светлость, с одним клоповником мы уже разобрались. Куда летим? – весело оскалив крупные белые зубы, спросил он, уцепившись рукой за переборку и с трудом удерживая равновесие – самолет заложил очередной вираж.
Окончив маневр, Михаил стабилизировал штурвал и молча потянулся за полетными картами.
– Если наши предположения верны, то на карте должен быть указан маршрут самолета. Мы сделали только полдела. Главное и самое страшное гнездо расположено в другом месте… Я думаю, где-то южнее. Так-так, – бормотал он, водя пальцами по карте, – нашел. По-моему, это, – он показал карту Лопатину.
Тот отвел взгляд от бессмысленных для него, дрожащих стрелок на приборах панели управления и взглянул на карту, испещренную иероглифами с жирной ломаной линией.
– М-да… – буркнул он.
Евгений, хотя и разбирался немного в топографии, вообще ничего не понимал в системе японской, да и любой другой, письменности, основанной на иероглифах. Впрочем, в арабской вязи он также ничего не понимал, о чем поспешил сообщить Михаилу, при этом добавив, что он также не разбирается в письменности древних ацтеков, майя, в шумерской клинописи, узелковой письменности некоторых африканских племен, вместе с системой, передающей звуковую информацию – тамтамами. Он хотел уже порассуждать было о письменности острова Пасхи и полинезийских островов, но Михаил, зная о его слабости, остановил поток словоизвержения, сообщив, что лету на юго-запад – часов пять, и что на обратную дорогу горючего не хватит.
Лопатин посерьезнел и после небольшой паузы, глядя в вопрошающие глаза Муравьева, спокойно, как само собой разумеющееся, сказал:
