Бешено сигналя, Михаил промчался мимо. Вот уже показался его бокс…
Руль вдруг повело в сторону. Плавно сбрасывая скорость, с нечеловеческим усилием, от которого, казалось, кости выскочат из суставов, удерживая его, Муравьев остановил машину. Ему повезло. Протектор ската был поврежден, но тонкая резина шины уцелела, упруго вибрируя и зловеще шипя, подобно змее.
Снова взявшись за руль, он плавно, можно сказать нежно, тронул машину. Несколько сот метров – и он будет у своего бокса. Уже слышны крики друзей… Но шина не выдержала и со свистом выпустила последний воздух. Издав диском неприятный, режущий скрежет, машина, перекосившись на правую сторону, остановилась.
Закрепив руль, Михаил выскочил из нее и, упершись плечом в кузов, одновременно приподнял руками задний правый борт, напружинив широко расставленные ноги. Машина медленно сдвинулась с места.
Тяжело дыша, с налитым от напряжения кровью лицом, со вздутыми на лбу венами, он все-таки подкатил машину к боксу.
Затихшая на время публика, не верившая своим глазам, взорвалась рукоплесканиями и криками восторга. Именно ради таких моментов она съехалась сюда со всех концов Европы, наблюдая за подвигами этих избранных судьбой людей, мысленно влезая в их шкуры, на мгновения представляя себя такими же отчаянными парнями, презирающими опасность. Эти франтоватые мужчины, гордо развернув скрытые широкими пиджаками тощие плечики, поглядывали на своих блеклых дам, с видом победителей подкручивая нафабренные усики. Сила и мощь, веявшая от фигуры Михаила, который, казалось, на руках притащил этого металлического бронтозавра, передались им, заставив их холодную кровь быстрее бежать по венам.
Опасности, преодолеваемые гонщиками, ощущались зрителями, не испытывающими эти опасности на себе, адекватно. И изнеженный жиголо, и добропорядочный боров-буржуа чувствовали себя в эти смертельные мгновения храбрецами, презирающими смерть. А обогащенная адреналином вялая кровь наполняла их дряблые органы, заставляя ощущать большую сексуальную значимость, которая всегда идет рука об руку с опасностью. И если после очередной, втайне сладострастно ожидаемой катастрофы кому-то из кумиров удавалось спастись, и кто-то проявил мужество – они, чувствуя облегчение, одновременно считали себя обманутыми. Их лишили жуткого зрелища смерти, которая, пронесясь мимо них, обдала зловещим холодом; без риска, оставила их, обеспеченных и сытых, живыми, заставляя полнее ощущать эту свою блеклую и, в общем-то, никому не нужную жизнь. А в случае смерти гонщика они втайне ликовали, что их-то, рассудительных и осторожных, минула чаша сия именно потому, что они – рассудительные и осторожные, отчего и благополучные. Именно для этого они и собирались сюда со всех концов, выкладывая бешеные деньги за эти зрелища.
Мгновение – и машину, уже подтянутую на домкратах, окружили механики, которые выверенными, отточенными движениями меняли колеса, доливали в мотор масло, наполняли бак.
– Santa Madonna, Santa Madonna!.. – причитал Маурицио, их тренер, – ты уже второй! – Он вытирал влажным, ставшим сразу же грязным полотенцем лицо, очки, шлем Михаила, уже расслабленно сидевшего за рулем после дикого напряжения.
С другой стороны, перегнувшись через борт, Лопатин своими огромными лапами массировал его плечи и шею. Кто-то подал стакан ледяного лимонада. Тяжело дыша, Михаил влил его в себя одним движением, отстраненно внимая наставлениям тренера и расслабляя мышцы под воздействием сильных рук друга.
– Готово! Старт! – Маурицио дал отмашку ставшим похожим на грязную тряпку еще пару мгновений тому назад белоснежным полотенцем.
Обдав отскочивших мелкой щебенкой, автомобиль, взревев, ринулся вперед. Успев мельком заметить в зеркале заднего обзора показавшегося далеко позади, напряженно толкающего свою машину бельгийца, Михаил сразу же потерял их всех из виду.
Все закрутилось по новой: шум прибоя, мертвые скалы, запах моря, кипарисы, трибуны. Вверх, вверх, вираж за виражом… Изредка он ловил далеко впереди себя отблески лидирующей машины, яростно понимая, что эту гонку он не выиграет. Хотя даже о нынешнем положении никто из близких не мог и мечтать. Сверхзадачей Муравьева после смены Блюма было завоевать хотя бы третье место. Хмуря брови, он на грани фола, срезая повороты, не снижая скорости, буквально глотая мили и секунды, рвался к победе. Борьба, борьба до самого последнего мгновения, до последнего вздоха!.. Азарт гонки пьянил его опасной непредсказуемостью. Так он в жизни поступал всегда.
Срезая очередной поворот, Михаил неожиданно услышал звук, похожий на выстрел. В долю секунды представив, как взрывается покрышка, и машина, кувыркаясь, летит под откос, он, тем не менее не теряя самообладания, мгновенно переключился на пониженную передачу и, прижав тормоз, сбросил скорость. Но, к своему удивлению, обнаружил, что ничего не случилось; и машина плавно взяла поворот.
Это действительно был выстрел. За поворотом открылась странная картина. По трассе, которая должна быть на время гонок освобождена от любого движения, скакал всадник на высоком, тонконогом жеребце, держа в руках лупару с обрезанным дулом. Он на полном скаку несся к окровавленному подростку – почти мальчику, убегающему от него. Всадник целился из своего грозного оружия, заряженного крупной картечью. Расстояние между ним и мальчиком резко сокращалось.
Не колеблясь, Михаил увеличил скорость и в считаные секунды нагнал всадника.
Услышав позади себя шум мотора, тот оглянулся и, обнажив в хищном оскале мелкие острые зубы, прокричал, реагируя на жест Михаила, показывавшего рукой что-то среднее между «притормози» и «в сторону»:
– Vei po corales!
[3]
– Он направил на Михаила лупару.
Чем-чем, а знаниями по ненормативной лексике региона большой ее любитель Лопатин «обогатил» друзей, в первый же день прибытия почерпнув их в ближайшем портовом кабаке.
Звук выстрела слился с ударом капота о круп коня. Почти весь заряд пронесся мимо Михаила. Правда, лобовое стекло посыпалось, и пара картечин засела у него в плече. Не чувствуя боли, чудом не задавив рухнувшего вместе с конем всадника, он, объехав мальчика, остановил автомобиль, жестом показывая последнему: «В машину!»
Тот не заставил себя долго ждать. Худощавый подросток с трудом втиснулся в одноместную машину, и Муравьев, скукожившись, рванул вперед.
Промчавшись с десяток километров в полном молчании и понимая, что при таком «балласте» да еще с разбитым ветровым стеклом ехать трудно, убедившись, что парень, примостившийся возле него, пострадал не сильно, Михаил, остановив машину возле оливковой рощи, снова жестом предложил ему выбраться из авто.
«Хорошо, что прошел ливень, – порадовался Михаил, набрав скорость. – Без лобового стекла очки полностью были бы запорошены пылью. И так уже несколько каких-то насекомых с мерзким шлепком разбились об их стекла», – он небрежным движением смахнул с очков зеленоватую слизь, оставив грязные разводы.
Терпеть это оставалось недолго. Последний вираж – и машина вырвалась на прямую. Первым ему уже не быть: неожиданная остановка лишила его последнего шанса на победу. Мимо промелькнули бокс, заправка, послышался шум трещоток, звон дудок, замелькали разгоряченные лица подскочившей в одном порыве пестрой толпы на трибунах.
