Не выдержав, Михаил засмеялся и молниеносно, двумя пальцами, подобно жалу змеи, обозначил удары на его болевых точках – глаза, горло, пах. Этим он окончательно вывел мокрого от пота Лопатина из себя. И хотя внешне это никак не проявилось, но удвоенно-яростная энергия при нападении на Михаила не ускользнула от взора учителя, и тот остановил бой. Четверо бойцов остановились, мокрые, тяжело дышащие, с обозначенными ударами на их телах, которые, будь это боевая обстановка, раз пятнадцать привели бы каждого из них к смерти. А ведь в группу бойцов, выступавших против одного Михаила, кроме Александра и Евгения, входили еще два посвященных в Искусство монаха.
– Все. На сегодня хватит.
Несмотря на добрые лучики вокруг глаз, Фуцзюй глянул с осуждающим укором на уставших бойцов.
– О чем вы думаете? Расходитесь сейчас по кельям. У вас есть время – всмотритесь в себя. Правильно ли выбран путь, по которому вы идете?
Стальное, лишенное эмоций сердце учителя захлестнула тревога. Он чувствовал, что теряет учеников, но ничего не мог поделать. Это больно, но что может сделать он, пусть даже посвященный в истинные знания, но человек, против предначертаний судьбы?! Эти, ставшие ему близкими, молодые люди освобождались из-под его влияния. Отдаляясь, они уходили из его жизни. Он сделал все, что мог. Так хочет Будда. Это предначертано им судьбой. А он?.. Он… Он просто человек. Нужно покориться.
Выгребая выструганной им самим деревянной ложкой остатки риса из грубой глиняной миски (китайскими палочками он так и не научился есть), Лопатин вытирал левой рукой бисеринки выступившего от аппетитного усердия пота и продолжал с сожалением посматривать на пустое дно.
– Что хорошо русскому, для немца – смерть. Думаю, для китайца – тоже. Отсюда следует и обратный постулат. Я благодарен Фуцзюю, благодарен всей монашеской шатии-братии… Но все! С меня хватит. Хочу домой, в Россию… В конце концов, у меня в Москве мать. Одна живет. Я уже черт знает сколько времени не получал о ней вестей. Мерзавец! – удручающе констатировал он свой статус, повернув могучий, заросший бурой шерстью торс к Михаилу, который тщательно, рисинка за рисинкой, пережевывал свою порцию.
Трое друзей сидели в трапезной одни, опоздав к ужину.
– А как ты, Саша? – спросил Михаил у Блюма, только что прикончившего свою порцию. – Что ты думаешь?
– Я уже давно жду этого разговора… – радостно осклабился тот. – Конечно, домой.
– Ну что ж… – засмеялся в ответ Михаил, хлопнув по плечу Лопатина, с недовольно-голодной миной разглядывающего свою пустую миску. – Что хорошо китайцу, для русского – смерть. Пора в дорогу.
– Да простит нас великий Бодхидхарма! – облегченно засмеявшись, подвел черту Лопатин.
Он бы ушел и один. Но уходить, оставляя друзей здесь, было тяжело. Ведь у него, по большому счету, никого, кроме них и матери, на этом свете из близких не было.
Фуцзюй поднял глаза. В его келью один за другим, опустив головы, вошли трое учеников. Среди них – и его любимец Ми-шу.
Учитель ждал этого. Сердце сжала тоска. Он знал уже, что никогда больше не увидит этих людей.
«Это их дхарма. Нужно смириться. Они имеют право на свою дорогу, и не мне вставать на пути Дамо».
Глава 10
Города и года… И гремят поезда.
Дробь на стыках пробили колеса.
Как пронзительный ветер, не зная куда,
Мы домой возвращались без спроса.
Нас не звали.
Мы здесь!
Мы пришли за своим.
За простором, за воздухом шалым.
К Патриаршим прудам и к Охотным рядам
По московским пройдем тротуарам.
Да, мы здесь!
Мы пришли к палачам.
Мы пришли к палачам за ответом,
Чтобы выплеснуть каждому свой приговор,
Всем, глазевшим с трибун и портретов.
Не с парадного… Нас не пропустят туда.
Мы всегда приходили без спроса.
Хоть с глазами в тоске,
Но, как пуля в виске,
Вроде точки немого вопроса.
– Так-так… – Начальник Высшего училища гражданской авиации распрямил плечи, затянутые в темно-синий полувоенный френч с золотыми галунами на рукавах. – Летун, говоришь…
– Так точно, товарищ начальник! – Михаил, вытянувшись, стоял посредине огромного светлого, с большим окном, свежевыбеленного кабинета. – Хочу летать.
– Это понятно по заявлению, – засмеялся начальник, с удовольствием оглядывая ладную, в летной кожаной куртке, широкоплече-гибкую фигуру молодого человека.
Он машинально погладил жилистой ладонью седой ежик волос на голове.
– Да вот только летаешь с места на место: то на Дальнем Востоке, то в Свердловском индустриальном техникуме… Вот, два курса окончил, смотри-ка – одни пятерки, – он поднес к глазам выписку об успеваемости бывшего студента. – А теперь он летать хочет! – как бы обращаясь к какому-то невидимому судье, с показным возмущением пожал плечами обладатель седого ежика, грозно нахмурив брови.
Михаил потупил глаза. «Неужели – отказ?» – мелькнуло у него в голове.
Они с Блюмом, который сейчас отзывался на имя Угрюмов Илья Николаевич, уже второй месяц болтались в Москве, прибыв из Свердловска, где Муравьев, а ныне – Стрельцов Михаил Иванович – два года проучился в техникуме, умудрился вступить в комсомол, благо – по документам он был на одиннадцать лет моложе. А Блюм-Угрюмов проработал автомехаником на небольшом ремонтно-механическом заводе, обслуживающем только зародившиеся МТС по всей области.
В Москве Угрюмов устроился механиком в гараже какого-то строительного треста. Его оторвали с руками – хорошие специалисты нужны были позарез. А Михаил сдал документы в летное училище, с нетерпением ожидая вызова на собеседование.
«Вот долгожданный момент и наступил», – угрюмо подумал Михаил, слушая разглагольствования чиновника от авиации.
– Не только летун, но еще и пижон, – продолжал изгаляться начальник. – Еще только документы сдал, а уже летную куртку напялил.
– Это меня премировал за отлично выполненный полет начальник свердловского Осоавиахима товарищ Петренко Мирон Степанович.
Михаил поднял голову – выдержки ему было не занимать. Уколы начальника-администратора абсолютно не волновали его. Но вот приблизиться к летным аппаратам, причем имея служебный доступ, ему было просто необходимо.
– Да знаю, знаю этого хохла, – улыбнулся начальник. – Еще с Гражданской дружим. Под Царицыным в авиаотряде воевали вместе, всю войну прошли. Ты, Стрельцов, тогда на горшке сидел.
«Ну и ну! – поразился Михаил, внутренне усмехнувшись этим словам. – Как судьба поворачивает… Может, и встречались с ним в небе над Волгой».
– Ну не на горшке сидел – значит, в пионерскую дудку дул, – поправился владелец кабинета, по-своему истолковав искорки, блеснувшие в глазах будущего, как он решил для себя, курсанта. – Да-а-а… Побывали мы тогда в переделках…
