Три отъевшиеся рожи уверенных в себе, а скорее – в своей безнаказанности, парней с тупым самодовольством разглядывали ползующего у их ног червя, еще пару минут назад мнившего себя героем, летчиком, элитой, имеющим дачу, шикарную квартиру, семью, красавицу жену. Кстати, ее прелести они обсуждали прямо при ней пару часов назад. При другом раскладе к такой женщине они не могли бы не то что притронуться или оскорбить ее, но даже и подумать о ней. Это доставляло им несказанное удовольствие – красоваться друг перед другом: вот мы какие.
Системы допроса бывают различные. По-видимому, этим «орлам» было поручено с ходу сломать, если удастся, сопротивление арестованного и допросить его, еще тепленького, еще ошарашенного неожиданным арестом, ничего не подозревавшего за секунду до допроса человека.
Михаил сразу принял эту игру, играя в поддавки, хотя само содержание вопросов его огорошило. Ему было предъявлено обвинение в работе на японскую разведку «Кемпейтай», в укрывательстве социального статуса его жены, вышедшей из дворянско-буржуазных кругов и примазавшейся к советской интеллигенции. И хотя он понимал, что вопросы эти имеют базисную основу трех «П» – посмотрел на пол, посмотрел на потолок, высосал из пальца, – но тем не менее поражало какое-то извращенно-дьявольское соответствие этих грубо сфабрикованных обвинений реальному положению вещей.
Как ни крути, а он с товарищами действительно попал в СССР по легенде, созданной в недрах «Кемпейтай». То, что они прибыли сюда с другими целями – это второй вопрос.
Сразу же полетели вопросы и о выдаче сообщников.
Как тут было не поразиться интуиции НКВД. Эта организация, как фронтовая артиллерия, била по площадям, в хаосе всеобщего разрушения иногда накрывая и цели. Операции подобного рода проводились планомерно, в общем-то, по другим причинам: усиления вождизма Сталина, пополнения редевшей армии бесплатных гулаговских рабов, усиления страха и безоговорочного подчинения властям для достижения сомнительного результата – построения социализма и коммунизма и распространения коммунистических завоеваний по всему миру. Но это мало волновало Стрельцова. Сейчас контрразведчики НКВД, не подозревая того, попали в самое яблочко.
«Ну и ну! – размышлял отстраненно Михаил, извиваясь под ударами почувствовавших кровь и озверевших от ее запаха и внешней безобидности жертвы волкодавов
[21]
. – Откуда могла просочиться эта информация?»
В промежутках между ударами, разыгрывая из себя окончательно сломленного человека и вроде бы отвечая на вопросы, он, по заранее отработанным схемам-ответам (это и школа Муравьева-отца, и дрессура в диверсионной школе), незаметно для своих тупорылых палачей сам овладел инициативой. Так, путаясь в своих ответах и подавая какую-то надежду энкавэдистам, он из их вопросов и коротких реплик понял всю подоплеку ареста. А о бесполезности доказывать этим волкам свою невиновность он догадался давно: был бы человек, а статья найдется. Пятьдесят восьмая статья – измена Родине, шпионаж и так далее – ему была гарантирована. Расстрел или десять лет без права переписки, что в принципе было одно и то же. В лучшем случае – пятнадцать лет каторжных работ, что в статистической перспективе означало, как и любому другому политическому осужденному, погибнуть от голода, холода, издевательств и непосильной работы в течение года; а если случайно и выживет за это время – то простого увеличения срока еще лет на десять или на двадцать пять. Только и всего.
Вскоре он узнал самое главное: где содержится жена, какое ей предъявлено обвинение и где находится сын. План освобождения близких людей созрел в его голове уже тогда, когда он поднимался по ступенькам к своей квартире.
Того, что его предаст сноха Коровина, он не боялся: «Она, наверное, уже сама жалеет, что по своей бабьей слабости предупредила меня, и сейчас трясется от страха, что я ее выдам. Она будет молчать».
Внутренне подготавливаясь к контрмерам, он хотел узнать только одно: когда придет смена засады. Исподволь выведав этот вопрос, Михаил тут же из вялого и сломленного человека превратился в действие, олицетворяющее жуткое дыхание смерти. Эти наглые уроды, видевшие истязания сотен и сотен людей и с удовольствием причинявшие страдания другим, даже в самом страшном сне, самом мрачном и кровавом, не могли бы представить, что уготовил им этот человек, об которого они, казалось, только что вытирали ноги.
Никогда не был Михаил садистом и с презрением (очень мягко говоря) относился к людям подобного толка. Но он не был и ханжой, проповедующим толстовство.
Перед ним стояло несколько задач: сломить в самые короткие сроки любое, даже внутреннее сопротивление этих фанатичных животных и вырвать у них точнейшие сведения. Кто является следователем, ведущим дело жены? Его возможный помощник? Психологическая характеристика этих людей, семейное положение, состав семьи, точный домашний адрес, рабочий телефон, распорядок дня? В общем, его интересовали все малейшие подробности и привычки служителей кровавой сталинской Фемиды, прикоснувшихся к этому делу. Кроме того, нужны были: адрес детского дома, куда отправили его сына, и, по возможности, полная информация о служащих этого приюта. Необходимо было узнать также огромное множество всевозможных подробностей и деталей – для выполнения своего плана.
Еще одна достаточно отвратительная задача стояла перед ним: картиной, оставленной им после ухода из квартиры, он должен был внушить ужас всем, даже самым закоренелым мастерам заплечных дел Лубянки. Эта деталь тоже входила в его план. Михаил прекрасно понимал: если в ближайшее время не вызволит своих близких, то не вызволит их никогда.
Робкие ростки судорожного рассвета из-за пасмурных туч только начинали свои жалкие попытки пробиться сквозь посеревшие стекла, возвещали о начале дня – последнего и самого жуткого дня для этих, еще мнящих себя всесильными, негодяев, защищенных, казалось, от любых бед самой мощной карательной машиной в мире.
Неожиданно из черневшей в углу радиотарелки послышалась песня «гимн», ежедневно возвещающий гражданам о начале нового трудового дня:
Страны небывалой свободные дети
Сегодня мы гордую песню поем
О партии, самой могучей на свете,
О самом большом человеке своем.
Славой овеяна, волею спаяна,
Крепни и здравствуй во веки веков,
Партия Ленина, партия Сталина,
Мудрая партия большевиков.
Страну Октября создала на земле ты,
Могучую Родину Вольных Людей,
Рожденнуе силой и Правдой твоей.
– Шесть часов утра. До прихода вашей смены осталось восемнадцать часов. Так что, пора, ребятки, пора… – улыбнулся Михаил разбитыми губами.
– Что пора? – окрысился на него самый молодой и мерзкий из этой троицы хорек, знавший, по-видимому, в силу своей молодости и низкого звания, меньше своих коллег.
