Когда поздно вечером с лязгом отворилась дверь, Муравьев уже практически догадался о причине своего пребывания в камере НКВД. Услужливая, до этого молчавшая память высветила в тусклой череде лиц, мелькавших возле него в последнее время, зачуханную физиономию Андрея Широкова. «Потрепала его жизнь, – без злобы думал Михаил. – Практически не жилец… И как он умудрился остаться в России, попасть в лагерь?! Ведь мы его снабдили деньгами, документами, отправили в Париж!.. И вот, на тебе – колымские нары… Ну что ж, кто предупрежден – тот вооружен». Он уже знал, о чем его будет спрашивать на допросе Чердынцев.
Свет мощной лампы с отражателем больно резал глаза. Вопрос следовал за вопросом. Но Михаил, как и было им задумано, включил дурака: он не признавал обвинений, не узнавал Широкова на очной ставке, апеллировал к тому, что во время Гражданской войны был вообще ребенком.
– Ошибка, совпадение, внешняя похожесть – не вина, – твердил он, как попугай, с нетерпением ожидая, когда приведут Лопатина.
Он был уверен, что тот уже сидит здесь, в одной из камер. Широков не мог не сдать его.
Корча из себя ослабевшего от голода и травм доходягу, Михаил все время повторял:
– Совпадение, совпадение…
– Ну что ж, ваша светлость, – ехидно продолжил допрос капитан, отправив Широкова в камеру, – сейчас вам предстоит интересная встреча. Советую подумать… Хорошо подумать…
Он крикнул караульному:
– Введите арестованного!
Вскоре дверь открылась.
– Арестованный Лопатин по вашему приказанию доставлен!
Вошел Евгений, отчего достаточно большой кабинет сразу превратился в маленькую комнатку. Руки у него были связаны за спиной. По-видимому, Лопатин своей громадной статью и независимым видом внушал энкавэдистам страх гораздо больший, чем другие покорные зэки, с которыми они имели дело раньше.
Чердынцев еще не успел раскрыть рта с приготовленной убийственно-едкой фразой, как друзья уже встретились взглядами, и Михаил незаметно подал рукой другу знак, выработанный ими еще в гимназические годы.
«Он узнал, узнал меня, – с облегчением вздохнул Евгений. – Теперь все будет в порядке, к нему явно вернулась память».
Сейчас Лопатин успокоился. Зная своего друга, он по выражению его лица понял, что тот подготовил какую-то очередную авантюру и сейчас подложит свинью этому агрессивному капитану.
Приготовленная фраза так и не слетела с кривящегося в язвительной усмешке рта Чердынцева.
– Ну, капитан! – неожиданно рявкнул Муравьев. – Ты перегнул палку, идиот! Ты хоть понимаешь, какую операцию своей дурацкой инициативой ты можешь провалить?! Разрешите, товарищ полковник, – на этот раз он обратился к Евгению.
Тот, еще не понимая затеянной Муравьевым игры, только молча кивнул головой.
– Не-е-ет, капитан, – опять набросился Михаил на Чердынцева, – завалишь операцию – Бога будешь молить, если останешься рядовым вертухаем… это в лучшем случае! А скорее всего, уже прямо сейчас мажь себе лоб зеленкой!
От неожиданности капитан застыл, напоминая теперь фигуру Городничего в финальной сцене «Ревизора». А Михаил, не давая ему опомниться, опутывал его словесной шелухой:
– Такое дело разматываем! Заговор по всему Дальстрою! А тут какой-то капитанишка путает все карты! Да я тебя, блядь, сгною! Или ты из одной компании с Берзиным и Гараниным?
Михаил со злобной подозрительностью сощурил глаза, которые полыхнули на Чердынцева морозным огнем колымских лагерей.
Онемевший энкавэдист лихорадочно соображал: «Вляпался… Как я сразу не сообразил… Это же явно сотрудники глубинной разведки… Еще с Гражданской! Даже эта контра – Широков утверждал, что Муравьев лично убил начальника деникинской контрразведки, выкрал документы! Он же этого придурка Широкова тогда окрутил как мальчишку. Завербовал, послал в Париж, явно работать на ЧК. А Широков сам виноват, что по пьяному делу в Одессе потерял документы и застрял там до прихода красных… Да ведь это же асы советской разведки! А я-то, я-то… Идиот! Ну теперь мне явно пи…ц… Понятно, что Лопатин – куратор. Только не тот, что я думал, а из центрального аппарата НКВД. В целях конспирации – как санитарный инспектор».
Муравьев точно просчитал психологический портрет капитана, возможный ход его мыслей, основанный на том, что Широков выложит ему все известные факты, и не ошибся. Ему осталось только подкинуть капитану пару идей, взять на арапа, пугануть как следует – и все факты сами у того в башке станут с ног на голову.
– Что стоишь, как мудак? Живо руки полковнику развяжи! – продолжал орать Михаил, раскручивая ситуацию.
Перепуганный Чердынцев рванулся из-за стола, с грохотом опрокинув стул, и стал непослушными от страха пальцами развязывать тугой узел веревки на руках Евгения.
Отреагировав на шум, в кабинет заглянул караульный. Чердынцев, поддавшись психозу, который нагнетал Михаил, потеряв от страха голову, рявкнул прямо в перепуганную морду азиата:
– Во-о-о-он!
Распутав узел, он отошел в сторону, став по стойке смирно.
– Так-так-так… – потирая занемевшие руки, вальяжно произнес Лопатин недовольным тоном высокопоставленного чиновника.
Он по ходу включился в игру, не понимая, правда, всей ее сути и, играя в ней роль свадебного генерала, надувал щеки:
– С капитаном все ясно. Но вы, майор, – обратился он к Михаилу, – ответите по всей строгости, если ситуация выйдет из-под контроля, а тем более – если завалится вся операция. Сколько людей задействовано!.. Все находится на контроле у Самого! – Он многозначительно ткнул пальцем в потолок. – А вы-то, вы-то, майор… – Он неодобрительно покачал головой. – Разведчик с таким опытом – и так опростоволосились!..
Евгений чуть было не добавил «ай-ай-ай», но Михаил, заметив, что Лопатина начинает заносить, перебил его:
– Товарищ полковник, разрешите исправить ситуацию! Есть идеи. Только необходимо уточнить кое-какие подробности у капитана.
– Ну что ж, давайте… А я понаблюдаю… Пока понаблюдаю… – многозначительно протянул тот, поудобнее устраиваясь на месте хозяина кабинета.
– Присядь, капитан, – приказал Муравьев, указывая тому на стоящий возле него стул, и направил на него лампу.
Психологически сломленный и потерявший волю к сопротивлению, следуя приказам и подчиняясь Михаилу, как кролик удаву, капитан плюхнулся на стул. Он был готов на все – лишь бы вымолить прощение. В аппарате НКВД за ошибки карали вплоть до вышки, а в нынешней ситуации, как он ее понимал, ему была уготовлена роль стрелочника.
– Во-первых, – начал Муравьев, – хочу поставить вас, капитан, в известность, что в областном аппарате НКВД созрел заговор. И возглавляет его начальник Дальстроя – враг народа. Нити протянулись во многие районные центры. У вас под носом тоже орудуют враги, а вы их проморгали! Подробности – чуть позже. Нужно отдать должное, что интуитивно вы чувствовали нелады, но… как дилетант… И не спорьте! – повысил Михаил голос, заметив, что Чердынцев хотел сказать что-то в ответ. – Так вот. Как дилетант, – повторил он, – вы взялись за прояснение ситуации, чем едва не погубили все расследование.
