— Арам-джан, — спросил я, чтобы хоть немного отвлечься от грустных дум. — А на что здесь похожа природа? Там, за забором.
Вынул сигарету и не торопясь прикурил, мимолетно осознав, что «Парламент» мне теперь уже не по карману.
Арам, словно из воздуха, материализовал треугольную пластиковую пепельницу с такой знакомой рекламой сигарилл «Ромео и Джульетта» по борту и поставил ее передо мной.
Сам присел рядом. Подумал немного и ответил:
— Вокруг этой Базы земля больше всего похожа на Казахстан. Только тут травы намного выше вырастают. Мне говорили, что так примерно выглядели причерноморские степи до крестьянской колонизации в девятнадцатом веке. По зверью — просто Серенгети.
[133]
К югу вообще джунгли есть. Или болота жуткие, такие, как во Флориде или Новом Орлеане на Старой Земле. С крокодилами или еще чем похуже. На запад если, то там гор много. Высоких. И тропические леса. А на восток — океан. А что за ним — никто не знает. Не было еще тут Колумбов.
— Скажи, друг, а нужны ли тут политтехнологи?
— Нет, Жора, не буду врать — не нужны никому. Здесь, где мы сидим, территория Ордена, как и город Порто-Франко. Тут еще никто никого на моей памяти не выбирал. Тут вертикаль власти такая, что Путину не снилась. И этой вертикалью рулят непосредственно орденские чиновники. А на остальных землях, сам понимаешь, народу мало и вся политика на уровне муниципалитета. Отсюда и выборы мелкотравчатые, как в сельсовет. Все друг друга знают. Интересы устоявшиеся. Масс, которым надо мозги промывать, тут еще не сложилось. Да и средства массовой информации зачаточные. Телевидение не везде есть. У меня вот в гостинице четыре канала показывает, и то по трем только старые фильмы крутят. А в других местах и одного канала нет. Радиовещание как-то не прижилось, разве что в Нью-Рино, да и по нему больше про тотализатор говорят, чем музыку крутят. Так что придется тебе, Жора, переквалифицироваться во что-то более приземленное. Я бы даже сказал — мещанистое. Чем быстрее ты это осознаешь, тем лучше для тебя будет.
Арам немного помолчал, а потом сделал мне неожиданное предложение. По его мнению, наверное, из таких, от которых невозможно отказаться:
— Хочешь, с тобой на паях постоялый двор в Новой Одессе замутим. Давно собирался эту тему поднять, да все не с кем пока было. А ты парень, я смотрю, хваткий и при этом порядочный. Девочек твоих в официантки оформим, — улыбнулся, — отбою от клиентов не будет.
— Думаешь, это легко? Так вот резко жизнь поменять, — сказал это ему даже с некоторым осуждением его мнения, — столько лет учиться дома и за границей деньги тратить, мозги сушить, вкалывать как проклятый, чтобы в конце концов осознать, что ты и без всех этих жертв мог сделать еще десяток лет назад.
— Не думаю, а точно знаю, — протянул Арам с какой-то затаенной грустью. — Сам через это прошел. Ничего в этом легкого нет. Ты вот что заканчивал?
— МГУ. Философский факультет. Политолог я. Кандидат наук.
— Хо… — воскликнул Арам. — И брат мой закончил физфак МГУ. А я учился в Ленинградском университете. Тоже физик. Но в Карабахе началась война, и вся Армения оказалась в блокаде. А с блокадой и голод туда пришел. Пришлось возить родственникам продовольствие. Самолетом. Рейсовым. Чемоданами и сумками. Мотался, как челнок, туда-сюда. Ни на что другое времени уже не оставалось. Ну и из университета меня отчислили. С последнего курса. Зато брат — его мы не трогали, даже кандидатскую защитить успел. Вот так вот. Была большая страна, у которой была большая уважаемая наука. А пришла эта Перестройка — и никому не нужны оказались физики, занимающиеся микромиром. Так что брату пришлось вместо науки ставить в Москве круглосуточную палатку со всякой всячиной на углу Ломоносовского проспекта и Профсоюзной улицы. И в ней торговать пивом и кондомами. Потом я его к себе в Питер перетянул, как квартиру купил. Так что знаю я… Знаю, как себя ломать.
— А философы тут нужны? — не унимался я, прекрасно понимая уже, что гоню пургу просто от безысходности.
— Ну разве что в школе детишкам преподавать. Университетов тут нет нигде. Не доросли до них. Специалистами нас Старый Свет пока обильно снабжает. В одесской школе философию преподает Григорий Аскарян, но он слепой. Будешь там, поговори с ним подробней на эту тему.
— Звиздец. Вся жизнь насмарку, — констатировал я. — Скрипач не нужен.
— Какой скрипач? — не понял Арам.
— Это фраза из фильма «Кин-дза-дза». Помнишь такой? Там тоже Орден был с эцилоппами…
— Погоди, Жора, страдать, — участливо сказал Арам. — Посиди немножко, не уходи только, я сейчас подойду.
И Арам удалился в кухонную дверь, обогнув стойку, которую активно полировала тряпкой Агнешка.
Потом вернулся тем же маршрутом с двумя большими коньячными бокалами, в которых плескалось грамм по сто пятьдесят янтарной жидкости.
— Вот, — сказал Арам, ставя их на стол, — я тебе обещал настоящий армянский «Двин», — и подвинул один бокал ко мне. — Вкуси остатки божественной амброзии. После того как французы в Ереване коньячный завод перекупили, они наши старые спирты многолетние к себе во Францию бочками увозят, а к нам свой неликвид спихивают на разлив. Совсем марку армянского коньяка испоганили проклятые лягушатники. А в коньяке, как еще великий Шустов
[134]
открыл, сорт винограда совсем не главное. Важно, под каким солнцем этот виноград растет. И на какой земле. Но главный секрет Шустова был в воде. С гор он провел акведук прямо на завод. И не откуда-нибудь, а со знаменитого Катнахбюрского родника.
[135]
Поэтому вода на заводе всегда свежая, чистейшая и очень мягкая. И дуб наш лучше, чем лимузенский.
[136]
Меньше паров пропускает, больше своих соков отдает, и лишнюю воду оттягивает. Выпьем, Жора, за Шустова — этого великого человека. Слава богу, что он не дожил до такого глумления над своим детищем.
Арам тихонько звякнул своим бокалом о мой.
Пригубили. Коньяк действительно был божественный. Как говорится, дореволюционного качества. Пить такой залпом было бы верхом варварства.
Мы сидели и молча потягивали благородный янтарный напиток. И никто не мешал нам наслаждаться коньяком и обществом друг друга.
— Ты все-таки подумай над идеей постоялого двора в Одессе, — вернулся к своему предложению Арам.
