— Когда у тебя рак, раздобыть наркотики проще простого.
Он взял сигарету в зубы и щелкнул зажигалкой.
Руби рассмеялась:
— Ты всех прежних друзей угощаешь травкой?
Эрик сделал затяжку и передал сигарету Руби. Потом, выдохнув дым, сказал:
— Никаких прежних друзей здесь нет. Во всяком случае, для меня.
Руби затянулась. От дыма защипало горло, она закашлялась и возвратила сигарету Эрику.
— Сто лет не курила марихуану.
— Рад слышать. Ну, как дела на поприще комедии?
Руби снова затянулась, на этот раз набрала дыма меньше, подержала его в легких и выдохнула. Они стали по очереди передавать сигарету друг другу.
— Не очень. Наверное, не такой уж я хороший комик.
— А по-моему, ты классная, помню, я умирал от смеха.
— Спасибо, но это все равно что считаться самой красивой девушкой в своей деревне. Не факт, что тебя признают Мисс Америкой. Печально, но правда: смешная девчонка с острова Лопес остальной мир оставляет равнодушным.
— Ты решила бросить это дело?
— Да, подумываю. Хочу попробовать себя в писательстве. — Она захихикала. — Представляешь?
Эрик тоже рассмеялся.
— Вряд ли ты можешь попробовать кого-то другого, — проговорил он в перерывах между приступами хохота. Оба понимали, что ничего смешного нет, но сейчас, когда между ними висело облачко сладковатого наркотического дыма, казалось, что это так смешно, прямо животики надорвешь. — Что за книгу ты собираешься писать?
— Ну-у… во всяком случае, не о радостях секса.
— — И не о моде, — подсказал Эрик.
Руби стрельнула на него глазами.
— Очень остроумно. Хватит того, что над моей внешностью потешается мать. О! Об этом я и напишу. О старой доброй мамочке.
На этот раз Эрик не засмеялся. Потушив сигарету, он откинулся назад, опираясь на локти.
— Кто-то определенно должен написать о ней книгу. Она святая.
— Кажется, я так обкурилась, что у меня начались слуховые галлюцинации. Мне показалось, ты назвал ее святой.
Эрик повернулся к Руби:
— Я так и сказал.
Руби показалось, его лицо увеличилось вдвое и нависло над ней. Светлые голубые глаза, едва заметно обведенные краснотой, стали водянистыми. Полные, почти женские губы утратили цвет. Руби вдруг поняла, что больше не может притворяться и вести светскую беседу.
— Эрик, как ты… на самом деле?
— У меня то, что доктора называют последней стадией. — Он слабо улыбнулся. — Забавно — у них на каждый случай придуман какой-нибудь эвфемизм, но когда тебе действительно нужно, чтобы реальность немного приукрасили, они называют это последней стадией. Как будто больному следует лишний раз напомнить, что он умирает.
Руби отвела с его лица прядь тонких тусклых волос.
— Мне надо было чаще с тобой общаться. Как я могла допустить, чтобы то, что произошло между мной и Дином, отдалило нас!
— Ты разбила ему. сердце, — тихо произнес Эрик.
— Думаю, в тот год не только его сердце было разбито, и даже вся королевская рать не смогла бы собрать их.
Эрик коснулся ее щеки.
— То, что сделала твоя мать… это, конечно, хреново, но тебе ведь не шестнадцать. Ты должна понимать, что к чему.
— Например?
— Полно, Руби, весь остров знал, что твой отец спит с другими женщинами. Тебе не кажется, что это кое-что меняет? Вот она, правда — весь остров знал.
— Мы с Кэролайн ничем не провинились, но нас она тоже бросила.
Этого Руби до сих пор не могла простить.
— За последние несколько лет я довольно хорошо узнал твою мать, так вот что я тебе скажу: она потрясающая женщина. Я бы все на свете отдал, чтобы у меня была такая мама.
— Насколько я понимаю, великосветская дама не одобряет твоего образа жизни?
— Вероятно. Когда я признался матери, что я гей, она меня выгнала.
— И сколько времени это длится?
— Моя мать не такая, как твоя. Когда моя говорит: «Убирайся», это серьезно. С тех пор я се не видел.
— Даже сейчас?
— Даже сейчас.
— Боже… мне очень жаль, — пробормотала Руби, понимая, насколько бессильны в подобной ситуации любые слова.
— Как ты думаешь, кто помог мне пережить трудные времена?
— Дин?
— Твоя мать. Она тогда только что перешла со своей колонкой «Нора советует» в газету «Сиэтл тайме». Я ей написал — сначала анонимно. Она ответила, подбодрила меня, посоветовала не вешать нос и заверила, что мама обязательно передумает. Это дало мне надежду. Но через несколько лет я понял, что Нора ошиблась. Моя мать прочертила границу. У нее не может быть голубого сына, и точка. — Эрик взял с тумбочки бумажник и достал сложенный в несколько раз листок бумаги. Было видно, что его много раз складывали и разворачивали. — На, прочти.
Руби взяла листок. Бумага пожелтела от времени и местами истерлась на сгибах. В правом верхнем углу темнело коричневое пятно. Руби стала читать и тут же узнала аккуратный мелкий почерк Норы.
Дорогой Эрик!
Я глубоко сочувствую твоей боли. То, что ты решился поделиться ею со мной, для меня большая честь, и я отношусь к этому очень серьезно.
Для меня ты всегда будешь Эриком, королем «тарзанки». Я закрываю глаза и вижу, как ты, словно обезьянка, висишь на веревке над озером Андерсона и прыгаешь в воду с криком «Банзай!». Я вижу мальчика, который навещал меня, когда я болела, сидел на нашей веранде и крошил мяту в миску, чтобы сделать мне лечебный чай. Я помню мальчишку-шестиклассника с ломающимся голосом и прыщами на лице, который не стеснялся взять за руку миссис Бридж, когда мы шли по школьному коридору.
Вот ты какой, Эрик. Конечно, твоя сексуальная ориентация — тоже часть тебя, но не самая главная. Ты все тот же мальчик, который отказывался есть то, что когда-то двигалось. Я надеюсь, что в один прекрасный день твоя мать очнется и вспомнит, какого замечательного сына она произвела на свет. Я за это молюсь. Надеюсь, тогда она посмотрит на тебя и улыбнется взрослому мужчине, которым ты стал.
Но если она этого не сделает, прошу тебя, умоляю, не допусти, чтобы это разбило тебе сердце. Некоторым людям просто не хватает гибкости, терпимости. Эрик, если случится эта ужасная вещь, ты должен продолжать жить. По-другому не скажешь. На свете множество людей, не похожих на других, страдающих, униженных, но они упорно продолжают идти вперед.
Я больше боюсь за твою мать. Ты вырастешь, влюбишься, обретешь себя. Когда мы оба состаримся, я буду приходить к тебе в гости. Мы сядем на веранде твоего дома и с улыбкой вспомним золотые деньки, которые нас чуть не убили. С твоей матерью все иначе. Боль будет подтачивать ее изнутри, пока окончательно не сломает. Поэтому, Эрик, прости ее, люби и живи дальше.
