Все взгляды были прикованы к Анне Горскиной, сидевшей в наручниках посреди коридора: брань, проклятия, угрозы, обращенные к зрителям, непрерывным потоком слетали у нее с губ.
Из лифта с разбитым стеклом вышел переводчик администрации в сопровождении полицейского.
— Увести, — приказал Мегрэ.
За его спиной раздались приглушенные крики протеста.
Казалось, комиссар один заполнял весь коридор.
Упрямый, неповоротливый, Мегрэ подошел к Мортимеру.
— Ну что?
Врач пустился в длинные объяснения: он был немцем, французским владел плохо и постоянно путал слова обоих языков.
Выстрелом миллиардеру практически снесло челюсть.
На ее месте зияла красно-черная дыра.
Рот, который не был больше ртом, неожиданно приоткрылся, оттуда вырвалось клокотанье и хлынула кровь.
Никто ничего не понял — ни Мегрэ, ни врач, который, как выяснилось впоследствии, был профессором Боннского Университета, ни те несколько человек, что стояли ближе всего к умирающему.
На шубе Мортимера лежал пепел от его сигары. Одна рука так и осталась разжатой, застыв с растопыренными пальцами.
— Мертв? — спросил комиссар.
Врач отрицательно качнул головой, и оба замолчали.
Шум в коридоре стихал. Полицейский шаг за шагом оттеснял сопротивляющихся любопытных.
Губы Мортимера сомкнулись и опять приоткрылись.
Врач застыл и несколько секунд не двигался.
Потом поднялся, словно стряхнув с себя тяжесть, и сказал:
— Мертв, ja
[10]
… Это было тяжело.
На шубу убитого кто-то наступил, и на одной поле явственно отпечатался след ботинка.
В дверном проеме возник и молчаливо застыл полицейский сержант с серебряными галунами.
— Какие распоряжения?
— Заставь выйти всех без исключения, — приказал Мегрэ.
— Женщина вопит.
— Пусть вопит.
И Мегрэ застыл около камина, в котором так и не развели огонь.
Глава 14
Корпорация «Угала»
У людей каждой расы свой запах, которого не переносят представители других рас. Мегрэ открыл окно и беспрестанно курил, но запах продолжал раздражать его. Неужели его одежда успела им пропитаться, пока он был в гостинице «У Сицилийского короля»? Или так пахло на улице? Мегрэ начал ощущать этот запах уже тогда, когда хозяин гостиницы в черной ермолке приоткрыл перед ним окошечко на своей двери. Запах усиливался от этажа к этажу. В комнате Анны Горскиной он был особенно густ. Правда, там повсюду была разбросана еда. Куски дряблой колбасы отвратительного розового цвета, нашпигованной чесноком. На блюде — жареная рыба, плавающая в кислом соусе. Окурки русских папирос. Полдюжины чашек с остатками чая на донышке. Постельное белье казалось все еще влажным, от всего несло кислятиной, как в помещении, которое никогда не проветривается. Этот маленький серый полотняный мешочек Мегрэ нашел во вспоротом им матрасе. Из него выпало несколько фотографий и диплом. На одной из них была запечатлена неровно вымощенная уходящая под уклон улица, по обеим сторонам которой стояли старые дома с коньками на крышах: таких домов много в Голландии, только в отличие от них эти были выкрашены в ослепительно белый цвет, на фоне которого виднелись черные контуры окон, дверей, карнизов.
На переднем плане — дом с вывеской, надпись на ней напоминала одновременно готический и русский алфавит: «Ул. Рютсеп, 6, Макс Йохансон, портной».
Дом был большой. Над коньком возвышалась перекладина, несущая блок, предназначавшийся когда-то для загрузки зерна на чердак. Перед входной дверью — крыльцо с шестью ступеньками и железными перильцами.
На крыльце вокруг маленького невзрачного серого мужчины лет сорока, который стоял с суровым и отрешенным видом — наверное, это был сам портной, — сгрудилась вся семья.
Жена его в атласном платье, которое, казалось, вот-вот лопнет на ней, восседала на резном стуле. Она радостно улыбалась фотографу и только уголки губ были слегка опущены, чтобы выглядеть комильфо.
Перед нею — двое детей, держащихся за руки. Мальчики лет шести-восьми в брючках, доходящих до середины икр, в черных чулках, с белыми вышитыми матросскими воротниками и расшитыми отворотами рукавов.
Одного возраста! Одного роста! Поразительно похожи друг на друга и на портного.
Однако разница в характерах мальчиков сразу бросалась в глаза.
У одного было решительное, даже агрессивное выражение лица, в аппарат он смотрел с вызовом. Другой украдкой поглядывал на брата. Во взгляде его сквозили доверие и восхищение.
Внизу была вытеснена фамилия фотографа: «К. Акель. Псков».
Второй снимок был интересней и больше первого. Сделан явно во время банкета. Три длинных стола, заставленных бутылками и тарелками и уходящих в глубину комнаты, где у стены находилась целая коллекция из полудюжины знамен, гербовый щит, на котором было изображено что-то непонятное, две скрещенные шпаги и охотничьи рога.
За столом сидели семнадцати-двадцатилетние студенты, все в фуражках с узкими козырьками и серебряной окантовкой, чехлы на фуражках были того сине-зеленого цвета, который так любят немцы и северные их соседи.
Волосы коротко подстрижены. У большинства — четкие черты лица. Одни беззаботно улыбались фотографу. Другие поднимали вверх деревянные пивные кружки необычной формы и с резьбой. У некоторых на фотографии были зажмурены глаза: их ослепила вспышка магния.
На самом видном месте в центре стола красовалась грифельная доска, на которой было выведено мелом: «Корпорация «Угала». Тарту».
Это, по всей вероятности, было одно из тех обществ, которые создаются студентами во всех университетах мира.
Среди молодых людей выделялся один, снятый перед гербовым щитом. Кроме того, он был без фуражки, а наголо обритая голова придавала его лицу странное выражение.
В то время как почти на всех его товарищах была повседневная одежда, он был облачен в черный фрак, который сидел на нем несколько неловко, так как спадал с узких юношеских плеч. По белому жилету — широкая лента через плечо, как большая лента ордена Почетного Легиона.
Это были знаки отличия президента студенческого общества.
Любопытная вещь: тогда как большинство лиц было обращено к фотографу, самые робкие инстинктивно смотрели на своего юного предводителя. И преданнее всех смотрел на него его двойник — он сидел рядом с ним и вытягивал шею, чтобы не упустить ни одного его движения.
Студент с широкой лентой на жилете и тот, что пожирал его взглядом, были, без сомнения, теми двумя мальчишками, которые стояли на крыльце дома в Пскове, сыновьями портного Йохансона.
