Следователь мрачно взирал на груду писем и телеграмм, которыми был завален его стол.
Смерть миллиардера — событие, волнующее тысячи людей. И то, что умер Мортимер насильственной смертью, встревожило всех, кто имел с ним дело.
— Вы думаете, стоит распустить слух, что это убийство на почве ревности? — нерешительно спросил Комельо.
— Думаю, такая предосторожность будет не лишней, иначе на бирже возникнет паника и вы разорите ряд солидных предприятий, начиная с французских фирм, которым Мортимер недавно помог выйти из затруднений.
— Так-то оно так, но…
— Послушайте, посольство Соединенных Штатов потребует доказательств, а у вас их нет. У меня — тоже.
Следователь протер стекла очков.
— И что же?
— Ничего! Я жду вестей от Дюфура, который со вчерашнего дня в Фекане. Пусть Мортимеру устроят пышные похороны. Какое это может иметь значение? Будут речи, официальные делегации…
Несколько секунд следователь с любопытством смотрел на Мегрэ:
— Вы как-то странно выглядите, — неожиданно выпалил он.
Комиссар улыбнулся и доверительно сообщил:
— Морфий!
— Что?..
— Не беспокойтесь, у меня это еще не стало пороком. Просто укол в грудь. Врачи хотят удалять два ребра, уверяют, что это совершенно необходимо… Но это долгая история! Нужно лечь в клинику, проваляться там Бог знает сколько. Я выпросил у них двое с половиной суток отсрочки. Все, чем я рискую, — удалят третье ребро. Будет на два ребра меньше, чем у Адама, вот и все. Ну-ну, вы тоже воспринимаете это как трагедию. Сразу видно, что вы не беседовали о последствиях таких ранений с профессором Коше, а он копался во внутренностях почти всех королей и сильных мира сего. Он рассказал бы вам, как мне, что у тысяч людей в организме много чего не хватает, а они прекрасно существуют. Вот, например, первый министр Чехо-Словакии. Коше удалил ему желчный пузырь. Я его видел, этот пузырь. Он мне все показал: чьи-то легкие, желудки… А их владельцы занимаются всем понемногу в разных уголках нашего мира.
Мегрэ посмотрел на часы, пробурчал себе под нос:
— Чертов Дюфур!
Лицо его вновь приобрело серьезное выражение. Кабинет судебного следователя утопал в сизых клубах дыма от его трубки. Мегрэ сидел на краешке стола и чувствовал себя как дома.
— Кажется, мне самому стоит поехать в Фекан! — вздохнул он наконец. — Через час есть поезд.
— Скверное дело! — заключил Комельо, отодвигая папку с делами.
Комиссар погрузился в созерцание клубов дыма, которые окутывали его фигуру. Молчание нарушалось, вернее, подчеркивалось только потрескиванием трубки.
— Взгляните на эту фотографию, — неожиданно сказал он.
И Мегрэ протянул следователю псковскую фотографию, на которой был изображен дом портного с белым коньком на крыше и выступающей из-под него балкой, крылечком из шести ступенек и всем семейством — мать, восседающая на стуле, отец, застывший в торжественной позе, двое мальчишек в вышитых матросских воротниках.
— Это в России. Пришлось заглянуть в географический атлас. Недалеко от Балтийского моря. Там теперь много мелких государств: Эстония, Латвия, Литва. Их с двух сторон теснят Польша и Россия. Границы государств не совпадают, с границами расселения народов. В двух соседних деревнях могут говорить на разных языках. И в довершение всего — евреи, которые живут повсюду, но представляют собой обособленную нацию. Прибавьте к этому еще коммунистов. Стычки на границах. Армии сверхнационалистов.
Люди питаются шишками из местных хвойных лесов. Бедняки — еще беднее, чем где бы то ни было. Они умирают от голода и холода.
Интеллигенты — одни борются за немецкую культуру, другие — за славянскую, третьи — за собственный угол и сохранение древних языков. Там есть крестьяне, похожие на лапландцев и калмыков, есть этакие белокурые бестии и, кроме того, масса ассимилированных евреев, которые употребляют чеснок и режут скот не так, как другие.
[13]
Мегрэ забрал фотографию из рук следователя, который разглядывал ее довольно равнодушно.
— Забавные мальчишки! — вот все, что услышал от него комиссар.
Возвратив фотографию следователю, Мегрэ спросил:
— Смогли бы вы сказать, кого из них я ищу?
До поезда было еще три четверти часа. Комельо по очереди вглядывался в лица мальчиков: один, казалось, бросал вызов фотографу, другой — его брат — повернул голову, словно спрашивая у него совета.
— Такие фотографии чертовски красноречивы, — снова начал Мегрэ. — Невольно задаешь себе вопрос, как родители, учителя, которые видели этих детей, не угадали с первого взгляда их судьбу.
Посмотрите-ка на отца семейства. Его убили однажды вечером во время беспорядков на улице, когда шли бои между националистами и коммунистами. Он не принадлежал ни к тем, ни к другим. Просто вышел за хлебом. Я совершенно случайно получил эти сведения от содержателя меблированных комнат «У Сицилийского короля»; он тоже родом из Пскова.
Мать все еще жива и даже продолжает жить в том же доме. По воскресеньям она надевает праздничное платье и высокий чепец с ниспадающими на щеки краями, как принято в тех местах…
А мальчуганы… — Мегрэ остановился и заговорил другим тоном. — Мортимер родился на ферме в штате Огайо и начал свою карьеру с продажи шнурков в Сан-Франциско.
Анна Горскина родилась в Одессе, а юность провела в Вильно. И, наконец, миссис Мортимер — шотландка, которая ребенком эмигрировала во Флориду вместе с родителями.
Все они оказались под сенью собора Парижской богоматери, а мой собственный отец был егерем в одном из самых старых охотничьих угодий на Луаре.
Мегрэ снова взглянул на часы, указал на того из мальчишек, запечатленных на фотографии, который с восхищением взирал на своего брата.
— Задержать мне сейчас предстоит вот этого мальчугана.
Он выбил трубку в угольное ведерко и машинально чуть не подкинул в печку угля.
Несколько минут спустя следователь Комельо, протирая очки в золотой оправе, сказал своему письмоводителю:
— Вы не находите, что Мегрэ изменился? Он мне показался, как бы это сказать, немного не в себе, что ли, немного…
Он напрасно искал подходящее слово и, так и не найдя его, отрезал:
— За каким чертом к нам едут все эти иностранцы?
После чего резко придвинул к себе дело Мортимера и начал диктовать:
— Пишите: «Год тысяча девятьсот…»
Если инспектор Дюфур и стоял на том самом месте, где Мегрэ в штормовое утро дожидался появления человека в макинтоше, то лишь потому, что это был единственный закоулок на спускающейся под гору улице, которая, после того как кончались виллы, построенные на склоне утеса, превращалась в тропинку, терявшуюся в конце концов в скошенной траве.
