— Я все понял, кроме одного: как это ты мог меня видеть сегодня утром рядом с Магопо?
— Это правда, мы тебя видели. Ты разговаривал с нами. Посуди сам, как мы удивились, увидев тебя здесь, если нет ни белого, ни черного человека, который мог бы состязаться с нами в беге… А ты попал сюда раньше нас!.. Значит, ты существуешь одновременно в двух местах?
— Белый вождь существует везде… Он друг баримов. Возможно, он и сам барим, — перебил Хорс, который был счастлив найти объяснение этой удивительной вездесущности, тем более что оно совпадало с наивными верованиями его предков.
— Тут какая-то чертовщина, но я не знаю какая, — негромко сказал Александр своим друзьям. — Одно ясно: батоки дрались с белыми. А не те ли это приисковые молодчики, с которыми и у нас была стычка? Позвольте! А эта личность, которая находится у Магопо и благодаря которой мне приписывается божественная вездесущность?! Да ведь это может быть только мой двойник, подлец Сэм Смит!.. Ах, черт возьми, Магопо, вероятно, принимает его за меня! Этак он нам испортит наши добрые отношения с неграми!..
— Дело серьезное, — заметил Альбер. — Смит быстро смекнет, насколько ему выгодно, чтобы его принимали за тебя. Ведь Магопо собирался раскрыть тебе все, что касается клада…
— Верно. Но раз так, нельзя терять времени! Надо поскорей отправиться к батокам, а мистер Смит пусть занимается своими делами… Господа! — продолжал он, обращаясь к Вилю и преподобному, которые с молчаливым любопытством наблюдали всю описанную сцену. — Мы сейчас возвращаемся на материк. Хотите ли вы поехать с нами или предпочитаете остаться здесь?
— Нет, нет! — одновременно ответили оба англичанина. — Мы едем с вами!..
Александру захотелось отметить не без иронии, как противоречит этот ответ его преподобия тем елейным речам, которые он держал еще так недавно. Но француз вспомнил о Другом.
— А пирога? — воскликнул он. — Ведь гиппопотам ее изломал!.. Как же мы переправимся?
— За этим дело не станет, — сказал Альбер. — Батоки мне помогут, и за час я ее починю. Если бы нам удалось снять с гиппопотама кусок кожи, было бы лучше всего. Впрочем, можно взять кусок древесной коры и прикрепить его типами «подожди немного». Это вполне заменит кожу гиппопотама.
— Но деревья здесь очень сырые, и кора на них толстая. Боюсь, будет трудно приладить их так, чтобы лодка не пропускала воду, — заметил Александр.
— А я и не намереваюсь использовать наружную кору. Она вся потрескалась от влаги и солнца. Я возьму лишь внутреннюю пленку, которая покрывает древесину. Она тонкая и прочная, как пергамент.
— Чудесно! Стало быть, за работу! Надо поскорей ободрать деревья…
Альбер заимствовал этот способ починки судов у буров Оранжевой республики. Как он и предвидел, вся работа отняла не больше часа, и переправа прошла вполне благополучно. Но, едва ступив на твердую землю, Александр отвел в сторону обоих молодых батоков и поделился с ними планом, который сложился у него в голове во время переправы. Гэн и Хорс согласились, хотя это было им весьма не по душе…
А тем временем мастер Виль и преподобный сообразили, что если они и сейчас не отвяжутся от французов, то это может показаться подозрительным. Поэтому они заявили, что отправляются на прииск. Прощание было холодным.
— Наконец-то мы одни! — сказал Альбер. — Что ты думаешь делать?
— Вот что я решил, — заявил Александр. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы продолжалась братоубийственная война между батоками и макололо. Она неизбежно кончится истреблением батоков. Правда, я пользуюсь у них известным престижем после того, как оказал услугу их вождю, но вместе с тем я и у макололо встретил живую симпатию. Это, вероятно, отклик тех отношений, которые у них были в свое время с белыми и, в частности, с доктором Ливингстоном. Надо как можно скорей помирить их, установить среди них прочный и длительный мир. Поэтому, я думаю, хорошо было бы направить сына Магопо в качестве посла к вождю макололо. В этом звании он не подвергается никакой опасности: у чернокожих оно священно. Самое большее, чем он рискует, — это неудача переговоров.
— Очень хорошо. Но почему бы тебе самому не выполнить это дело? Зачем возлагать его на неопытного молодого человека, почти мальчика?
— Не беспокойся. Говорить буду я. Гэн только должен подтвердить, что у батоков вполне честные намерения. Кроме того, своим присутствием он придаст этой дипломатической конференции официальный характер. Кафры страшно любят соблюдение всяческих форм. Я надеюсь, что такое проявление доверия самым лучшим образом отразится на последующих взаимоотношениях обоих племен… Ну как, Гэн, дружок, ты готов? И ты не боишься?
— Я готов следовать за тобой, вождь, и я не боюсь ничего.
— Хорошо. Через несколько минут ты предстанешь перед племенем макололо. Тебе известно, что ты должен сказать их вождю?
— Да. Я помню твои слова.
— Возьми этот нож и эту зеленую ветвь. Вот, кроме того, в зеленом листе порох и свинец. Держи все это на виду. А ты, Альбер, и вы, Жозеф, идите рядом с Хорсом. Я пойду вперед с Гэном. Ну вот, церемониал выработан, а теперь — вперед.
Так они и пошли берегом вверх по течению Замбези и меньше чем через час встретили бечуанов из племени макололо, которых осторожный вождь выслал в разведку. Александр назвал себя, сообщил, что с ним еще двое белых из Европы, и наказал черным разведчикам доложить вождю, что к нему идет придворный гонец от батоков.
Разведчики церемонно поклонились и сказали, что это хорошо. Потом они прибавили:
— Добро пожаловать посланцу батоков. Белые будут приняты, как сыновья Дауда. Пусть белый вождь, друг черных людей, подождет нашего возвращения, раньше чем вести сына Магопо в Котлу. Женщины принесут плетенки с байялоа,
[33]
потом соберутся воины.
После столь ободряющего вступления показалось многочисленное войско. Оно приближалось медленно, издавая нестройные крики, которые подействовали на Гэна и Хорса весьма успокоительно, хотя европеец не понял бы, содержат ли они приветствие или угрозу.
Шагах в ста воины остановились и воткнули копья в землю. Затем старик высокого роста, в головном уборе из страусовых перьев сделал знак четырем женщинам и те подали прохладительные напитки.
Этот старик был придворным глашатаем вождя Сешеке, сына Себитуане. Оба они, отец и сын, были друзьями доктора Ливингстона. Глашатай нес свою должность с незапамятных времен, но чувствовал себя не совсем уверенно всякий раз, когда ему приходилось выполнять служебные обязанности.
Однако он был непреклонен во всем, что касалось этикета и церемониала, и ни за что не хотел допустить самого малейшего их нарушения.
