Я молча подрулила к больнице. В отделении, куда поместили
Лену, нас приняла довольно полная дама в хирургической пижаме, точь-в-точь
такой, как у Кати.
– Состояние крайней тяжести, – по-военному кратко отчеканила
она, – черепно-мозговая травма, несколько ран на теле, к счастью, не опасных,
похоже, ее сильно били, а потом попытались задушить. Очевидно, девушка потеряла
сознание, вот негодяй, решив, что перед ним труп, и бросил жертву.
– Почему вы думаете, что на нее напал грабитель? – тихо
спросила я.
Врач помолчала, потом нехотя ответила:
– Он вырвал у нее из ушей серьги, именно вырвал, мочки ушей
разорваны, а на безымянном пальце правой руки скорей всего имелось плохо
снимавшееся колечко…
– Точно, – пробормотал Игорь, – я ей подарил на Новый год
перстенек золотой с бирюзой, турецкая работа, но симпатичный, да с размером не
угадал. Лена его надеть-то надела, а снять только с мылом сумела. А как вы
догадались про кольцо?
Доктор тяжело вздохнула:
– Палец ей этот отрубили, с такими травмами мы сталкивались
при ограблениях.
Игорь посерел и схватился за сердце. Врач принялась капать в
стаканчик светло-коричневую жидкость.
– Она может говорить? – поинтересовалась я. – Вдруг
расскажет, кто ее так…
– Нет, конечно, – сердито буркнула реаниматор, – ваша
родственница на аппаратном дыхании.
И, видя, что я не слишком понимаю, в чем дело, добавила:
– Без сознания лежит, в горло введена трубка, ясно?
– Долго она пробудет в таком состоянии?
Поправив зеленый колпачок, кокетливо сидящий на аккуратно
уложенных волосах, врач пожала плечами:
– Прогноз дать невозможно. Неделю, месяц, сорок дней…
Черепно-мозговые травмы – штука коварная, прибавьте к ней сильное
переохлаждение, потерю крови. Не будь она такой здоровой… Сейчас не могу с
уверенностью сказать, выживет она или нет. Медицина, конечно, со времен
Гиппократа далеко ушла вперед, но наши возможности не безграничны.
Я молча смотрела в окно, за которым плясали, кружась,
хрупкие снежинки. Все понятно… Вернее, ничего не понятно, потому что нити
оборваны, а концы ушли в воду.
В расстроенных чувствах я села в машину, завела мотор,
включила радио и поехала домой. В голове было совершенно пусто, никаких
конструктивных идей. Я тупо слушала диджея.
– Наступил час вашей заявы, – бодро вещал парень, – наш
телефон просто разрывается от звонков, спой, что ты хочешь услышать? Говори, ты
в эфире…
– Здравствуйте, – затараторил девичий голос, – меня зовут
Нина Рагозина, хочу передать привет Вике, Оле и Кате, учащимся 9-го класса «В»,
пусть прозвучит песня, щас спою: «И вот теперь, сиди и слушай, он не хотел ей
зла, он не желал запасть ей в душу, и тем лишить ее сна…»
Я поехала по шоссе, хорошо все-таки, что теперь радио и
телевидение работают ночью. Раньше тем, кто мучается бессонницей, приходилось
плохо.
– Спой, что ты хочешь услышать, – донеслось из приемника.
– Здравствуйте, – прозвучал интеллигентный дамский голос, –
разрешите представиться. Трубина Евгения. Мне хотелось бы услышать бессмертное
произведение Иоганна Себастьяна Баха… сейчас попробую напеть: та-та…
В эфире на секунду повисло молчание. Я расхохоталась,
представляя, с какими перекошенными лицами сейчас носятся по студии сотрудники.
Они-то привыкли к бесхитростным просьбам плохо разбирающихся в музыке людей.
Гонят фактически одни и те же популярные песенки, держат их под рукой и не
испытывают никаких трудностей при выполнении заказа. А тут бац, какая-то
слишком умная Женя Трубина захотела Баха. Интересно, как диджей выкрутится?
– Иоганн Себастьян Бах писал великую музыку, – бодро
затараторил парень, – он родился в 1685-м, а умер в 1750-м, прожил недолго, но
успел создать…
Ага, ему приволокли музыкальную энциклопедию, однако они
оперативны, но плохо считают, Бах прожил 65 лет, больше Моцарта, вполне
приличный земной срок.
– …И мы рады поставить его бессмертное творение, – заливался
соловьем диджей, – после небольшой рекламной паузы. «Обувь XXI века в
магазинах…»
Я опять рассмеялась, да работники телевидения и радиовещания
должны воздвигнуть памятник рекламодателям, чем бы они заполняли паузы в эфире,
возникающие из-за накладок?
– Отлично, – радостно заверещал ведущий, – надеюсь, Евгения
Трубина не ушла от приемника. Слушайте, Женечка, для вас звучит Бах.
От неожиданности я чуть не влетела в бетонное ограждение,
тянувшееся посредине шоссе. Женя, Бах! Надо же быть такой кретинкой!
Молоденькая медсестричка, угощавшая «идиотку» бутербродами и чаем! Ведь я
звонила по телефону и попросила Елену, а мне ответили: мою дочь зовут Евгенией.
И ведь я просто повесила трубку и набрала другие цифры. В
списке сотрудников, висящем на стенде, две фамилии имели перед собой инициал
«Е». Морозова и Николаева. Значит, Морозова – это та самая Женечка.
Поднажав на газ, я полетела домой, отлично. Женя не
показалась мне злобной, более того, она выглядела слегка глуповатой, может, в
силу молодости. Женечке едва ли исполнилось двадцать.
На следующий день, дождавшись полудня, я набрала номер и
попросила:
– Будьте любезны Женю.
– Слушаю, – ответил веселый голосок.
– Женечка, – затараторила я, – так вам благодарна, просто
нет слов.
– Кто это?
– Евлампия Романова.
– Простите, не поняла…
– Женечка, к вам в корпус забрела немая женщина с больным
рассудком, помните? Вы еще угощали ее чаем, так вот, я ее сестра, родная.
– Ой, – воскликнула медсестра, – а она убежала. Окно
распахнула и с концами, одеяло унесла.
– Женечка, – радостно сообщила я, – моя несчастная сестра
вернулась сама в интернат, она не такая уж и дура, правда, с заскоками.
Страшно, невероятно вам благодарна.
– Знаю, мы звонили в интернат, там сказали, что все назад
пришли. Только за что вы меня благодарите?
– Пригрели, накормили, обласкали несчастную…
– Я тут ни при чем, доктор велела.
– С Маргаритой Михайловной я уже поговорила. Женечка, можно
к вам подъехать домой?
– Зачем?
