– Уже поздно, а у нас еще ужин на Tour Eiffel
[119]
.
– Я не пойду.
– Как?
– Я собираюсь пойти поговорить с Клодом Боннеллом.
– С кем?
– С Боннеллом! Le Miroir, помнишь?
– Зачем?
– Потому что он большая шишка в коммунистической партии. Вдруг он сможет раздобыть для меня адрес Андрие?
– А что, если ничего не получится?
Сигаретный дым кольцом повис в воздухе между ними.
– Не хочу об этом думать.
– Лучше все-таки подумать, если ты действительно хочешь разыскать этого парня.
– И что ты предлагаешь?
– Попытайся проследить происхождение веществ, из которых была изготовлена та бомба. Должны же они были где-то их купить.
Tax поморщился.
– Это долго и нудно.
– Да.
– Тогда я буду надеяться на встречу с Боннеллом.
– Отлично, ты надейся, а я займусь моей идеей с бомбой. Конечно, я точно не знаю, как нам раздобыть эти сведения. Думаю, ты в любой момент можешь отправиться к Рошамбо и прощупать его мозги…
Тахион сложил руки домиком перед лицом и устремил задумчивый взгляд поверх них на своего собеседника.
– У меня есть идея получше.
– Какая?
– Да не впадай ты сразу в подозрительность! Вы с Билли Рэем можете поговорить о бомбе с Рошамбо. Скажите, будто считаете, что она предназначалась сенатору – чем черт не шутит, могла и предназначаться, – предложите обменяться информацией.
– Может, и сработает. – Джек придавил окурок. – Билли Рэй – туз из министерства юстиции и телохранитель Хартманна. Естественно, он обязан спросить, почему я лезу в это дело.
– Просто скажи ему – потому, что ты Золотой Мальчик.
В его голосе прозвучало неприкрытое издевательство.
Гримерная Боннелла за кулисами в «Лидо» ничем не впечатляла. Сильный запах кольдкрема, грима и лака, забивающий более слабый душок застоялого пота и застарелых духов.
Тахион оседлал стул, сложил руки поверх спинки и принялся наблюдать за тем, как джокер накладывает на лицо последние мазки грима.
– Можете передать мне воротник?
Боннелл застегнул вокруг шеи жесткий гофрированный круг, бросил последний критический взгляд на черно-белый клоунский костюм и повернулся к своему гостю.
– Ладно, доктор. Я готов. А теперь расскажите мне, что я могу для вас сделать.
– Окажите мне одну услугу.
Они говорили по-французски.
– А именно?
– У вас есть списки с адресами ваших членов?
– Полагаю, мы говорим о партии?
– О, прошу прощения. Да.
– Ответ – да. Есть.
Боннелл нисколько ему не помогал. Тахион продолжил неловко продираться вперед.
– Вы не могли бы раздобыть для меня один адрес?
– Это зависит от того, для чего он вам нужен.
– Никаких гнусностей, уверяю вас. Одно личное дело.
– Гм. – Боннелл поправил и без того выстроенные безукоризненно стройными рядами баночки и тюбики на туалетном столике.
– Доктор, вы берете на себя огромную смелость. Мы с вами встречались всего однажды, и все же вы приходите ко мне и просите предоставить вам сведения личного характера. А если я поинтересуюсь, зачем они вам?
– Я предпочел бы не отвечать.
– Так я и думал. Боюсь, мне придется вам отказать.
Утомление, напряжение и пульсирующая боль в ноге разом накрыли его, как девятый вал. Он уронил голову на руки. Подавил слезы. Задумался о том, чтобы отступиться. Осторожная, но твердая рука взяла его за подбородок и заставила поднять голову.
– Это действительно очень много для вас значит, да?
– Больше, чем вы представляете.
– Так расскажите мне, чтобы я представлял. Неужели вы мне не доверяете? Совсем ни капли?
– Я жил когда-то в Париже. Вы давно в компартии? – спросил он ни с того ни с сего.
– С тех пор, как только начал разбираться в политике.
– Тогда странно, что мы не встретились еще в те давние времена. Я знал их всех. Лену Гольдони… Данель.
– Тогда меня еще не было в Париже. Я жил в Марселе, приходил в себя после той веселой жизни, которую мне устроили мои якобы нормальные соседи. – В его улыбке сквозила горечь. – Франция не всегда была так добра к своим диким картам.
– Простите.
– За что?
– Это моя вина.
– Исключительно глупая и эгоистичная позиция.
– Большое вам спасибо.
– Прошлое умерло, погребено, его больше не вернуть. Только настоящее и будущее имеют значение, доктор.
– А я считаю, что это глупая и упрощенческая позиция. Тридцать шесть лет назад я приехал в эту страну, сломленный и ожесточенный. У меня был роман с юной девушкой. Теперь я возвращаюсь и обнаруживаю, что оставил в этом городе более постоянный след, чем предполагал. Я стал отцом ребенка, который появился на свет, жил и умер, а я даже не знал о его существовании. Я мог бы упрекнуть за это его мать, и все же, наверное, она поступила мудро. Ибо первые тринадцать лет жизни моей Жизель ее отец был опустившимся пьяницей. Что мог бы я дать ей?
Он отошел и остановился, неподвижно глядя в стену. Потом развернулся и прижался спиной к холодной штукатурке.
– С ней я упустил свой шанс, но мне даровали еще один. У нее остался сын, мой внук. Он нужен мне.
– А его отец?
– Он член вашей партии.
– Вы говорите, что он вам нужен. Как? Вы хотите украсть его у его отца?
Тахион устало потер глаза. Двое суток без сна брали свое.
– Не знаю. Я не загадываю так далеко. Все, чего я хочу, – это увидеть его, обнять, взглянуть в лицо моему будущему.
Его собеседник хлопнул ладонями по бедрам и поднялся со стула.
– C’est bien
[120]
, доктор. Любой человек заслуживает шанса на то, чтобы взглянуть на пересечение его прошлого, настоящего и будущего. Я найду вам этого человека.
– Просто дайте мне его адрес, вам самому нет никакого смысла этим заниматься.
– Он может испугаться. Я сумею успокоить его и назначить встречу. Его зовут?..
– Франсуа Андрие.
Боннелл записал.
– Прекрасно. Значит, я поговорю с этим человеком и тогда позвоню вам в «Риц»…
