– С вице-губернатором? – уточнил Рыбаков.
– Ага. А чо? Нормальный мужик, сразу всосал вопрос, обещал через свои каналы уточнить...
– Про Потехина я знаю, что он нормальный. Спец по информационным войнам, – Денис вспомнил рассказ Андрея Воробьева о том, как они на пару с вице-губернатором разгребали наследство, оставшееся от ушедшего в «непримиримую» оппозицию «фруктового» экономиста, повесившего на город долги в двести миллионов долларов и удравшего со своего поста за полгода до срока первых платежей по кредитам.
Экономист, как и большинство его товарищей по партии, оказался редкой сволочью, спелся со «светло-синим» демократом Русланом Пеньковым и даже попытался создать собственную партию, собрав под свое крыло отколовшиеся от других псевдолиберальных организаций фракции и группы неприкаянных монетаристов. Но погорел на нецелевом использовании спонсорских денег, истраченных на поездку в Израиль для лечения импотенции.
Главным виновником своего провала экономист-«реформатор» почему-то назвал именно Потехина, заодно инкриминировав вице-губернатору бытовой антисемитизм. Поводом к тому послужил глупый стишок, обнаруженный апологетом «фруктового» движения на стене подъезда, где проживала его матушка:
Хороша страна моя Израиль,
Много в ней пархатых человек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышат члены РЕК
[24]
.
Фотоснимки граффити с антисемитским содержанием обошли почти все демократические газеты, однако ярлык «жидоборца» к Потехину так и не прилип. Слишком уж абсурдным было обвинение вице-губернатора Санкт-Петербурга в том, что он темными ночами шляется по подъездам с пульверизатором в руке и горящими национал-патриотическим огнем глазами.
– Черные религии я не уважаю, – Денис покрутил в пальцах пульт дистанционного управления магнитолы. – Но что мешает нашему другу Кабанычу отрядить на борьбу с сатанистами пару-тройку ребят поотмороженнее?
– Не все просто, – значительно сказал Садист.
– А именно?
– Они, блин, не сами по себе... Кроме кучки дегенератов-малолеток, есть еще и барыга.
– Сатанизм с коммерческим уклоном? – удивился Рыбаков.
– Ага. Весь сыр-бор с попиком начался из-за того, что барыге нужен склад.
– Какой склад?
– Там рядом с кладбищем три ангара. Ничьи. Формально, блин, они находятся на территории погоста, – объяснил Садист. – И пока там действует церковь, склады нельзя приватизировать... К тому же в одном из ангаров Кабаныч держит свое барахло.
– Что за барахло?
– Катер, удочки, трал. – Олег крутанул руль. – Динамиту немного...
– И «левые» стволы, – утвердительно закончил Денис.
– Наверное. – Садист зевнул. – Я не интересовался... Ну, вот, барыга сговорился с сатанистами, чтоб те выжили попика с кладбища. Типа, после этого ему в местной администрации бумаги подмахнут. Подробнее сам Кабаныч расскажет...
Внедорожник остановился на бетонной подъездной дорожке. Водитель высунулся из окна, ткнул пальцем кнопку переговорного устройства, висящего возле ворот, и вступил в перепалку со слугой-филиппинцем, которого Кабаныч привез из своего последнего вояжа в Юго-Восточную Азию. Филиппинец говорил по-русски с жутким акцентом и почти ничего не понимал, так что любой диалог с узкоглазым сыном далеких островов занимал минимум пять минут.
«Почти бизнесмен» Николаев был в курсе проблем, возникающих у всех, кому выпадало счастье общаться со слугой, но филиппинца не выгонял и не отправлял на родину. Дело было в том, что маленького азиата пьяный вусмерть Кабаныч отбил у полицейского наряда, тащившего задержанного в участок, тайно пронес в ручной клади на борт авиалайнера и таким образом превратил в нелегального иммигранта. По причине скудного словарного запаса у филиппинца невозможно было даже выяснить, за что его пытались арестовать, кто он такой и есть ли у него родственники. Единственное, в чем Кабаныч был более-менее уверен, так это в том, что узкоглазого зовут Ху и что ему примерно двадцать лет.
Рыбаков заскучал, обнаружил в пределах досягаемости вывешенную на воротах фанерную табличку со словами «Осторожно! Злая собака!», взял из «бардачка» черный маркер, приписал «и беспринципная», удовлетворенно щелкнул пальцами и стал ждать, когда же Садист втолкует филиппинцу, что к хозяину дома явились гости, а не проверяющие из налоговой полиции.
* * *
Очередной наезд на несчастного Нефедко следователь Панаренко совершила при поддержке младшего советника юстиции Ковальских-Дюжей.
Сначала Ирина Львовна долго гундосила о необходимости задержания племянника Саши-Носорога, получившего в собственность квартиру гражданина Печенкина, потом перешла к более общим проблемам.
– Я вообще не пойму, зачем рассматривать в суде вопрос о мере пресечения этому ужасному Клюгенштейну! – Панаренко шумно высморкалась в красно-синий клетчатый носовой платок. – Все и так ясно! Клюгенштейн – преступник и должен сидеть в тюрьме.
Надежда Борисовна Ковальских-Дюжая согласно покивала маленькой, чуть сплюснутой с боков головой.
– Кто такой этот Клюгенштейн? – не сообразил Нефедко, потерявший нить разговора еще полчаса назад.
– Подельник Печенкина, – разнылась Панаренко. – Вы должны помнить, из показаний Пылкина...
– Ах да! – Моисей Филимонович сделал вид, что вспомнил, хотя фамилия Клюгенштейн у него ни с чем не ассоциировалась.
– Надо отменить суд, – встряла Ковальских-Дюжая, с интересом разглядывая украшенное старыми и свежими фингалами лицо Нефедко.
– Не получится, – буркнула Ирина Львовна. – Заседание уж назначено. На четырнадцатое число...
Нефедко решил-таки принять участие в беседе, посмотрел на календарь и удивился.
– Но четырнадцатое – воскресенье!
– Тогда – на пятнадцатое! – зло выдохнула Панаренко. – Буду я еще все помнить.
– А кто представляет обвинение? – осторожно поинтересовался Моисей.
– Вы...
– Я?!
– Конечно. Вы ж старший следственной бригады, – Ирина Львовна нахмурилась. – Я и так много что сделала. Собрала доказательства, дело пока спрятала...
– Зачем? – не понял Нефедко.
– Так надо! – отрезала следователь и грозно посмотрела на ежившегося Моисея.
– А в деле есть материалы по квартире? – спросила Ковальских-Дюжая.
– Есть, есть, – отмахнулась Панаренко. – Потом посмотришь... Сейчас другое главное – Клюгенштейн.
Моисей вновь услыхал ничего не говорящую ему фамилию, но промолчал, не желая демонстрировать собственную некомпетентность.
