Питт без усилия скользнул мимо сглаженных течениями боков скалы; он пытался восстановить контроль над меркнущим сознанием. Эхолот показывал не это, думал он. Слишком коническая вершина, чтобы сойти за фюзеляж самолета.
Самолет наверняка был где-то близко, но Питту пришлось открыть клапан запасного баллона, а это означало, что у него всего несколько минут до вынужденного подъема на поверхность.
Ему не потребовалось много времени, чтобы найти самолет. Тот лежал на брюхе, разломившись надвое — явное свидетельство силы удара. Питту становилось трудно дышать, пора было подниматься. Он пошире открыл клапан и устремился вверх. Питт поднимался в облаке пузырей, и водяной потолок над головой делался все ярче. На глубине тридцать футов Питт остановился и поискал киль «Гримси»: важно было выйти на поверхность с противоположной от берега стороны. Корабль, как жирная утка, лежал на воде, подобрав винты, как лапы, и чуть покачивался на волнах. Питт поискал солнце, чтобы определить направление. «Гримси» дрейфовал на якоре, развернувшись на сто восемьдесят градусов, так что теперь к берегу был обращен правый борт.
Питт поднялся на палубу с левого борта, положил баллоны и ползком добрался до рубки. Сандекер, не поднимая головы, медленно положил удочку на палубу, так же медленно прошел в рубку и остановился в дверях.
— Надеюсь, вам повезло больше, чем мне.
— Самолет лежит в ста пятидесяти футах с левого борта, — сказал Питт. — У меня не было времени искать внутри: не хватило воздуха.
— Лучше снимите костюм и выпейте кофе: у вас лицо синее, как фарфоровое блюдце.
— Пусть кофе остается горячим. Я успокоюсь, когда получу то, за чем мы пришли.
Питт двинулся к выходу.
Сандекер строго посмотрел на него.
— В следующие полчаса вы останетесь здесь. У нас еще полно времени. День только начался. Бессмысленно надрываться. Как любой ныряльщик, вы знаете, насколько опасно вторичное погружение. Два погружения на сто пятьдесят футов в течение получаса — определенно не миновать кессонной болезни. — Он помолчал и закончил: — Вы сами видели, как люди от боли выхаркивают куски собственных легких. Знаете таких, кого парализовало на всю жизнь. Даже если я загоню эту старую баржу, как лошадь, меньше чем за два часа не доставлю вас в Рейкьявик. Добавьте еще пять часов на перемещение в Лондон и к ближайшей декомпрессионной камере. Ни за что, мой друг. Спускайтесь вниз и отдохните. Я вам скажу, когда можно будет снова погружаться.
— Не буду спорить, адмирал, вы победили. — Питт расстегнул молнию на костюме. — Однако я думаю, мне разумней оставаться на палубе, чтобы все время видели нас троих.
— Кто нас увидит? Берег пуст, а с выхода из гавани мы не встретили ни одной лодки.
— Берег не пуст. За нами наблюдают.
Сандекер повернулся и через водное пространство посмотрел на береговые утесы.
— Может, я и старею, но мне еще не нужны очки. Будь я проклят, если вижу какой-нибудь отчетливый блеск.
— Справа, сразу за скалой, выступающей из воды.
— Ничего не вижу на таком расстоянии. — Адмирал посмотрел на скалу, указанную Питтом. — Если взять бинокль и посмотреть туда, получится так, словно я смотрю в замочную скважину и вижу там чей-то глаз. Вы уверены?
— Я видел отражение. На мгновение солнце отразилось от линз. Вероятно, бинокль.
— Пусть глазеют. Если спросят, почему на палубе только двое, Тиди мучилась внизу морской болезнью.
— Неплохое объяснение, — с улыбкой сказал Питт. — Пока между мной и Тиди в этом наряде нет разницы.
Сандекер рассмеялся.
— За милю даже в бинокль родная мать вас не различила бы.
— Не знаю, как воспринимать это.
Сандекер повернулся и посмотрел Питту в глаза, его губы дернулись в сухой усмешке.
— Не морочьтесь. Топайте вниз. Пора спать. Пришлю Тиди с чашкой кофе. И никаких штучек. Я знаю, каким эротичным становишься после трудного погружения.
Когда Сандекер разбудил Питта, в люке виднелся странный серо-желтый свет. Тот просыпался медленно, мозг пробуждался не сразу: краткий отдых подействовал сильнее, чем восьмичасовой сон. Питт почувствовал, что волнение уменьшилось. «Гримси» едва покачивался на пологих, длинных волнах. Ни намека на ветер. Воздух влажный и тяжелый.
— Погода меняется, адмирал?
— С юга накатился туман.
— Давно?
— Пятнадцать или двадцать минут назад.
— Быстро.
— Времени хватит… для быстрого погружения.
Несколько минут спустя Питт, уже облаченный в костюм, соскользнул за борт. Снова вниз, в мир, где нет ни звуков, ни ветра; вниз, в мир, где неизвестен воздух. Он выровнял давление в ушах и стал спускаться, сильно отталкиваясь ластами; затекшие мышцы болели, мозг еще не очнулся от сна.
Он плыл бесшумно, без усилий, словно подвешенный на проволоке, в меркнущих красках: темно-зеленый постепенно сменился мягким серым. Плыл без чувства направления, полагаясь только на чутье и немногие ориентиры на дне. И нашел.
Он осторожно приближался к самолету; сердце бухало, как большой оркестровый барабан; Питт по опыту знал, что, когда углубляешься в изуродованные обломки, каждое мгновение может таить смертельную опасность.
Он проплыл к рваному отверстию в фюзеляже, темневшему в восьми футах от крыльев в сторону хвоста, и его приветствовал морской окунь, совсем маленький, не больше шести дюймов длиной. Его оранжево-красные чешуйки резко выделялись на темном фоне и поблескивали в тусклом свете, как игрушки на рождественской елке. Окунь несколько мгновений смотрел на Питта глазами-бусинками, глубоко посаженными на колючей голове, потом заметался перед маской, когда Питт начал пробираться в самолет.
Как только его глаза привыкли к темноте, Дирк увидел груду сидений, сорванных с креплений в полу, и плавающие под потолком деревянные ящики. Вытолкнув два ящика в отверстие, Питт смотрел, как они поднимаются на поверхность.
Потом он увидел перчатку, в которой еще оставалась рука. Тело, от которого оторвало эту руку, было зажато между сиденьями в углу главного салона. Питт вытащил труп и обыскал. Должно быть, это был тот, кто через открытый люк стрелял из пулемета, решил Питт.
Голова представляла собой неприятное зрелище. Она превратилась в полужидкую массу, от центра красноватыми щупальцами отходили серое вещество мозга и обломки черепа и покачивались в течении. В карманах рваного черного комбинезона не нашлось ничего, кроме отвертки.
Питт сунул отвертку за пояс с балластом, потом отчасти проплыл, отчасти проскользнул в кабину пилота. Если не считать разбитого лобового стекла перед вторым пилотом, сердце самолета казалось пустым и невредимым. Но потом Питт взглянул на пузырьки своего дыхания, поднимавшиеся к потолку и извивающиеся змеей в поисках выхода. Пузырьки постепенно собирались в углу, окружая другой труп, всплывавший под давлением газов в разлагающемся теле.
