— Нет, подождите…
Питт поперхнулся, слова застыли у него на языке, он запрокинул голову и повернулся — все это одним судорожным движением. Он уловил в глазах Рондхейма легкую перемену, начало смертельного удара, нацеленного в челюсть Питту; такой удар причинил бы гораздо больший ущерб, чем синяк, если бы Питт не среагировал вовремя. Он отступил на два шага и стоял, будто бы ошеломленный, шатаясь. Рондхейм медленно наступал, на худом, точеном лице застыла садистская улыбка.
Уклонившись, Питт допустил ошибку: быстрая реакция едва не выдала его. Надо внимательнее следить за собой. Это нелегко. Ни один нормальный мужчина, умеющий постоять за себя, не станет стоять столбом, когда его избивают. Питт стиснул зубы и ждал, пригнувшись, чтобы ослабить удары Рондхейма при следующей атаке. Ждать пришлось всего несколько секунд.
— Давайте, майор, — успокаивающе, насмешливо говорил Рондхейм. — Идите сюда. Урок только начался.
Питт с трудом распрямился и нетвердо, как пьяный, двинулся на мат. Быстрая комбинация сильных ударов в голову, которая, казалось, никогда не кончится, завершилась пинком в открытый бок около ребер, и Питт скорее услышал, чем почувствовал, как одно из них сломалось. Как при замедленной съемке, он медленно опустился на колени и так же медленно упал ничком, кровь и рвота смешались во рту и выплеснулись на мат, образуя расползающуюся лужу. Питту не нужно было зеркало, чтобы представить, как выглядит: лицо изуродовано, оба глаза быстро заплывают, губы превратились в кровавую отбивную, ноздря разорвана.
Рондхейм был в ярости.
— Я еще не кончил с этим жалким геем. — Он сделал знак охранникам. — Приведите его в чувство.
Лысый охранник пошел в туалет, смочил полотенце, не слишком мягко стер кровь с лица Питта, потом приложил покрасневшую ткань к его шее. Когда Питт никак не среагировал, охранник вышел и тотчас вернулся с флаконом нюхательной соли.
Питт кашлянул раз, другой, потом выплюнул на ботинок охранника кровавый комок; то, что это попадание не было случайным, доставило ему мрачное удовольствие. Он повернулся на бок и посмотрел на возвышавшегося над ним Рондхейма.
Тот негромко рассмеялся.
— Кажется, вам трудно продолжить урок, майор. Заскучали? — Голос Рондхейма внезапно стал резким. — Встать! Инструктаж еще не закончен.
— Что? Инструктаж? — Слова сквозь разбитые окровавленные губы звучали искаженно, непонятно. — Не понимаю, о чем вы.
Рондхейм ответил пинком в промежность. Все тело Питта содрогнулось, он застонал, боль рвала его на части.
Рондхейм плюнул в него.
— Я сказал встать!
— Н… не могу.
Тогда Рондхейм наклонился и ребром ладони ударил Питта по шее. На этот раз не было ни сопротивления, ни игры. Питт действительно потерял сознание.
— Приведите его в чувство! — как бешеный заорал Рондхейм. — Хочу, чтобы он стоял на ногах.
Охранники не понимая смотрели на него: даже их начала утомлять кровавая игра Рондхейма. Но выбора не было, и, как тренеры с боксером в состоянии грогги, они стали возиться с Питтом. Наконец он начал проявлять признаки сознания. Не требовалось быть медиком, чтобы понять — Питт не в состоянии стоять без помощи. Поэтому охранники держали его с обеих сторон, а Питт висел между ними, как мешок портлендского цемента.
Рондхейм бил по беззащитному изуродованному телу, пока его ги не пропитался потом и спереди весь не покрылся кровью.
В мучительные мгновения между светом и тьмой Питт обнаружил, что не испытывает никаких эмоций, даже боль куда-то ушла, сменившись тупой пульсацией. Хвала Богу за бренди, думал он. Если бы не отупляющее действие алкоголя, ему не выдержать бы избиения без того, чтобы не попытаться ответить. Его физические ресурсы почти иссякли, сознание выходило из-под контроля, он терял контакт с реальностью и, что самое ужасное, — ничего не мог с этим сделать.
Рондхейм нанес особенно злобный и тщательно нацеленный пинок в живот. Свет в глазах Питта в шестой раз погас, охранники разжали руки и позволили бесчувственному телу упасть на мат; выражение садистского наслаждения постепенно сошло с лица Рондхейма. Он взглянул на окровавленные, разбухшие костяшки своих пальцев; его грудь тяжело вздымалась от усилий. Опустившись на колени, он схватил Питта за волосы, повернул его голову так, чтобы обнажить горло, и поднял правую руку ладонью вперед, готовясь нанести смертельный удар — этот удар резко запрокинул бы голову Питта, сломав ему шею.
— Нет!
Не опуская руку, Рондхейм медленно повернулся. В дверях стояла Кирсти Файри, на лице ее был ужас.
— Нет, — повторила она, — пожалуйста. Не нужно.
Рондхейм по-прежнему не опускал руку.
— Что он для тебя значит?
— Ничего, но он человек и заслуживает лучшего. Ты жесток и безжалостен, Оскар. Это мужские качества. Но их нужно сочетать с мужеством. Избивать беззащитного, полумертвого человека — все равно что пытать беспомощного ребенка. В этом нет мужества. Ты меня разочаровываешь.
Рондхейм медленно опустил руку. Встал, устало покачиваясь, подошел к Кирсти, содрал с ее плеч платье и сильно ударил ее по груди.
— Шлюха! — выдохнул он. — Я предупредил: не лезь. У тебя нет права критиковать — ни меня, ни кого бы то ни было. Сиди на своей красивой заднице, смотри, как я делаю грязную работу, и не встревай.
Она подняла руку, собираясь ударить; ее прекрасное лицо перекосилось от ненависти и гнева. Он перехватил ее руку и сжал запястье так, что она вскрикнула.
— Основное отличие мужчины от женщины, моя голубка, это физическая сила. — Он рассмеялся ее беспомощности. — Кажется, ты забыла об этом.
Рондхейм грубо толкнул Кирсти к двери и повернулся к охранникам.
— Бросьте этого ублюдка к остальным, — приказал он. — Если ему повезет и он еще раз откроет глаза, будет знать, что умирает среди друзей.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Где-то в черной пропасти бесчувствия забрезжил свет. Неяркий, туманный — так лампочка работает от садящейся батарейки. Питт устремился к нему. Раз и другой предпринимал он попытки дотянуться до желтого света, понимая, что это окно в сознании, ведущее во внешний мир. Но всякий раз, когда ему казалось, что он дотянулся, свет отодвигался, и Питт снова соскальзывал в пустоту. Мертвый, неотчетливо думал он. Я мертв.
Но потом он почувствовал присутствие другой силы, чего-то, чего здесь не должно было быть. Оно приближалось сквозь пустоту и с каждым мгновением становилось сильнее. Потом Питт схватился за него и сразу понял, что еще жив. Это была боль, великолепная, мучительная боль. Она охватила его одной сокрушительной, мучительной волной, и он застонал.
— Слава тебе, господи! Спасибо, что вернул его!
Голос доносился словно издалека. Питт переключил сознание на вторую скорость и снова услышал:
