Когда Митя вышел с работы и поймал машину, уже смеркалось. Университет находился за пределами девятого кольца, в пригородах Твери, на волжском берегу, и раскинулся на площади около четырехсот гектаров. Территория использовалась чрезвычайно интенсивно – на большей ее части искусственно моделировали различные экосистемы, на другой выращивали животных для экспериментов, один уголок почему-то отвели фольклористам, а в левом крыле здания, умело стилизованного под нарышкинское барокко, располагался отель, где размещали приезжих ученых. Новосибирец Пчеловодов жил на кампусе, и Митя застал его у столика на крошечной застекленной веранде, где тот читал при свете лампы научный журнал и курил длинную трубку.
– Привет, Саша, – сказал Митя, добравшись, и, порывшись в памяти, извлек первую попавшуюся ассоциацию с трубкой и вечером: – Ты чистый Толкиен!
– Здорово! – усмехнулся Пчеловодов. Он поднялся навстречу Мите всеми своими двумя сибирскими метрами и душевно его обнял – так, что у того с мелодичным щелчком встал на место давно беспокоивший позвонок. – Какими ветрами? Только не говори, что просто соскучился – вы, москвичи, без причин в гости не приезжаете, вас зазывать надо… карточки с отогнутыми краями, RSVP!
– Ну да… – Митя замялся. Наблюдение молодого доктора наук было, пожалуй, верно: добрая культура походов в гости без звонка давно отмерла сама собой. – Я вот хотел с тобой поговорить о диабете.
– Я ведь, вообще-то, больше по транскриптоме рака, – развел руками Пчеловодов. – Как раз читал тут статью Леннона об онкогене Lsm1.
– А… я… э, да, знаю, что по транскриптоме, – пробормотал Митя и огляделся. – Скажи, пожалуйста, тебе не холодно на веранде?
– Нет! – воскликнул Пчеловодов. – Я же сибиряк. Нам ни жара, ни холод не страшны.
– Да уж, жары сейчас точно бояться не приходится, – кивнул Митя и сел в плетеное кресло, к счастью, снабженное подушками и клетчатым пледом.
Ему было почему-то страшно, что за ним приедут, и он устроил вокруг себя из пледа теплый шалаш. Это немного помогло. Пчеловодов опустился в беззащитно скрипнувшее кресло, а Митя поймал себя на том, что в присутствии больших спокойных людей, прячущих в плечах косую сажень, чувствует себя существенно более уверенно. «Что-то сказал бы об этом Фрейд? Или хотя бы тот же Садко?» – подумал он.
– Так чего это тебя ноябрьским вечером понесло к черту на рога, да на волжские берега болтать о диабете? – спросил Пчеловодов. Митя думал было проигнорировать его вопрос при помощи многофункционального мычания, но вовремя вспомнил Олечку, с которой все началось, и сослался на нее, а Пчеловодов как настоящий человек не стал торопиться с ответным любопытством и матримониальными гипотезами. Они помолчали.
– Слушай, Саша, – спросил Митя после паузы, – а правда, что инсулин – это исторически первый продукт генетической инженерии?
– Правдее не бывает, – кивнул Пчеловодов. – Кстати, рекомбинантный – то есть полученный в результате инжениринга – человеческий инсулин зарегистрировали всего-то без малого сорок лет назад.
– Чем же до этого-то лечили? – не понял Митя.
– А животным, – пояснил Пчеловодов с энтузиазмом. – Открытие и выделение инсулина из поджелудочной железы животных – целая драма! Чего стоит только эпизод, когда Бест и Бантинг – вот как раз Нобелевские лауреаты – прошли по госпиталю в Торонто, делая умирающим детям инъекции… Когда они дошли до последней палаты, дети в первой уже вышли из комы. Я, когда думаю об этом, Митя, понимаю, почему вообще занялся медициной.
Они помолчали, и Митя даже испугался, что настоящий человек пережидает, чтобы из горла ушел комок; Митин-то комок в этот момент как раз проснулся. Но Пчеловодов продолжил совершенно спокойно:
– А ведь до этого сахарный диабет считался смертным приговором. Особенно первого типа! – довольный гигант хлопнул себя ручищей по колену.
– Что же, разницы между человеческим и животным инсулином нет? – продолжал накачивать своей естественнонаучный мускул Митя.
– Практически нет. Со свиным инсулином у венца творения вообще разница в один аминокислотный остаток… Увсех позвоночных инсулин практически одинаковый; для лечения людей можно использовать даже рыбный, – тут генетик смешно открыл и закрыл рот, – просто у некоторых людей аллергическая реакция на такой гормон. Поэтому чистый человеческий инсулин лучше всего. А его, кстати, как и первый чистый животный инсулин, сто лет назад разработала и начала производить одна и та же компания.
– Eli Lilly, – задумчиво проговорил Митя, подготовленный своими интернет-изысканиями. – Саша, ты, когда работал у них, про знаменитый китайский инсулиновый кризис ничего интересного не слышал?
– О-о-о! – обрадовался Пчеловодов и, поерзав, поудобнее устроил мощное туловище в кресле. Ему, похоже, начинал нравиться разговор. – Так вот ты к чему клонишь! Знаю, как не знать. Читал, рассказывали кое-что… А еще у меня есть земляк в Lilly, ни много ни мало – секретарь совета директоров… Да и вообще, знаешь, не так уж часто в нашей области происходят подобные вещи, чтоб таким не интересоваться. История это темная, Митя. Есть у меня подозрение – а скорее, даже уверенность, – что Lilly не хотела продавать свое предприятие в Китае, потому что знали они, чем это кончится. А еще говорят, кстати, что «Пинта» была создана специально под этот кризис.
– Но Pinta вроде бы существует с 1995 года, – удивился Митя. Заметив недоумение Пчеловодова, он добавил: – Ячитал в сети. Они, кажется, функционируют до сих пор.
– Да-да, – кивнул Пчеловодов. – Только странностей тут много. Единственная крупная сделка «Пинты» за двадцать лет – приобретение китайского филиала Lilly в Сучжоу. Но заплатив за этот филиал семь ярдов, «Пинта» через два месяца перестала делать именно то, ради чего его покупала, а завод остановили к китайской бабушке.
– Семь миллиардов?! – открыл рот Митя.
– Да, – кивнул Пчеловодов. – Два они внесли наличными (неплохо, а?), а еще пять – двумя равными траншами из акций… знаешь, какой компании?
– Нет, – пробормотал Митя, предполагая, что услышит что-то неприятное.
– Cockayne, – ответил сибиряк.
– Монферрановой Cockayne?!
– Ага. А еще удивительно, что накануне кризиса генсек КНР старый лис Лань Цзяонин в открытую сказал Монферран, что не пустит ее ни на рисовый рынок Поднебесной, ни на рынок свинины. Чувствуешь теперь, кто одной рукой весь мир кормит, а другой держит кое за какое место?
– Откуда ты знаешь все это? – поразился Митя. «И зачем?» – дополнил он в уме, но не стал озвучивать.
– Да ты что, это же политико-медицинский бизнес-детектив! – захохотал Пчеловодов. – Говорю же, что-то сам раскопал, что-то рассказали… Но хитрость «Пинты» заключалась не только в этом. Они провели экспертизу производства в Китае и заявили, будто синтез инсулина в том виде, в котором он проводился в Сучжоу, давал загрязненные лекарства – нарушали технологию контроля качества, не проводили жидкостную хроматографию… Проверить этого никто не мог… и, кроме того…
