– Ага, – поняла Алена. – Хорошо. Пойдем на кухню, выпьем чаю.
Они переместились на кухню. Выждав для приличия две минуты, следом явился Рагнарёк, автоматически запрыгнул на стол и был не менее автоматически сметен на стул.
– Оле-Лукойе, – сказала Алена, производя манипуляции с электрическим чайником и сокрушаясь по поводу неизменной московской накипи, – персонаж, показывавший спящим детям зонтик с картинками. Хорошим детям он показывал хорошие картинки, а плохим детям ничего не показывал, и они спали, как чурбаны. Вообще, это своеобразная сказка, с глубокой фрейдистской подоплекой.
– Значит, я плохой ребенок, – угрюмо констатировал Митя. – Мне снится что-нибудь максимум раз в месяц.
– Думаю, для двадцативосьмилетних мальчиков у Оле-Лукойе есть зонтик с другими картинками, – хитро заметила Алена. – Но есть у него еще и alter ego – Смерть.
Митя задумался.
– Очень обнадеживает, – кивнул он. – А кто такой Песочный? Расскажи и про это.
– Расскажу, – покорно кивнула Алена.
Она нарезала лимон на весу, чему Митя всегда ужасался, положила по дольке в каждую чашку, выдавила ложкой сок, потом побольше заварки, налила кипяток и, придвинув чашку к Мите, сказала страшным голосом:
– Пей! Только ложку достань.
Митя положил в чай меда, размешал и послушно принялся пить. Алена взяла из вазы конфету и сунула в рот.
– Ч. Песочный – это, видимо, Человек Песочный, то есть Sandmann, прототип Оле-Лукойе, – пробормотала она. – Приходит, так же сыплет детям в глаза песок, они спят и видят хорошие картинки. Что ж они всё детям-то всякую дрянь в глаза суют?
Митя обжег язык и поэтому ничего отвечать временно не мог, но покивал в знак согласия.
– Но это риторический вопрос, а еще, – продолжала Алена, – есть сказка Э.Т.А. Гофмана. В смысле не «это»… – тут она характерно закатила глаза и абстрактно пощелкала пальцами, – а Э-Тэ-А Гофмана
{9}.
Митя улыбнулся:
– Второй раз слышу сегодня смешной культурологический каламбур.
Сказав это, он напрягся. «Зачем ты так сказал? – спросил его внутренний голос, который только и ждал подходящего момента, чтобы взять реванш. – Это ведь Салли сказала про культурологический каламбур. А ты мог бы сказать по-другому». Слава богу, Алена продолжала, перебив так некстати сбившийся ход Митиной мысли:
– Так вот, у Гофмана есть сказка Der Sandmann. Там этот персонаж толкуется иначе – он швыряет песок детям в глаза, они у них наливаются кровью и лезут на лоб, потом он складывает детей в мешок и тащит на Луну, где живут уже его дети. А дети эти не простые, а с клювами, которыми они выклевывают вкусные глаза у тех, кого приносит им папочка, – договорив, Алена замолчала и стала пить чай.
– Все это очень интересно, милая, – сказал Митя устало, – жизнеутверждающе и странно. Но зачем устраивать настолько масштабный розыгрыш? И что следует из сказок авторов с неблагополучными судьбами? Я не рассказал главного: этот шубастый человек захотел, чтоб я вернулся к нему через неделю в должности главного редактора!
– Главного редактора чего?! – воскликнула Алена.
– Журнала, откуда меня выставили, – развел руками Митя.
– Но как же ты должен это сделать?
– Да я вот хотел у тебя спросить, – виновато сказал Митя, – вдруг будут идеи.
Алена помолчала, а потом спросила:
– А этот твой Юрий Львович, вообще, впечатлительный человек?
– Не знаю, – честно признался Митя. – If you ask me
[6]
, скорее, циничный…
– Системный циник? Или спорадический?
– Системный, пожалуй, – подумав, ответил Митя.
– А-а-а, хорошо, – обрадовалась Алена, – значит, не изжил юношескую неадекватность восприятия, а прячет ее за цинизмом. Иными словами, впечатлительный.
– Алена, – тут Митя от избытка чувств даже поднял руку, как в школе, – подожди, пожалуйста! Я не успеваю!
– Ну что непонятного? – сказала Алена, похлопав ресницами. – Надо ведь тем или иным способом убрать Львовича из картины. Устранить. А впечатлительного человека устранить проще.
Митя отшатнулся.
– Как это – устранить? – Тут Рагнарёк запрыгнул ему на колени и, высунув голову из-под стола, тоже укоризненно посмотрел на Алену.
– Не из пистолета, – успокоила Алена Митю. – А вот как – сейчас решим.
Какое-то время они сидели в молчании. Митя пил чай и пытался думать о задании, но на ум лезли почему-то совершенно неподходящие картины. Вот сидит на полу Юрий Львович, прикованный к батарее, а Митя склонился над ним с утюгом; вот Юрий Львович лежит перед подъездом с проломленным черепом, а Митя, мрачно хохоча, с кинематографической неспешностью убегает, отбросив отрезок железной трубы; вот…
– Гипнотизер, – сказала Алена. – Гипнотизер, гипнотизер!
– Откуда? – тупо спросил Митя.
– Ну… – слегка смутилась Алена, – э-э… к нам ходит.
– А ты откуда знаешь, что он гипнотизер? – спросил Митя ревниво. – Он тебя гипнотизировал, что ли? Может, ты ему и отдалась уже, сама того не зная…
– Молчи, наглец! – чуть повысила голос Алена. – Да, пытался он меня загипнотизировать, но не смог.
– Ну вот, – Митя встал и пошел мыть чашку, чтобы немножко остыть. – Вот тебе и ответ. Гипнотизер, пф!
– Меня очень сложно загипнотизировать – семейная особенность. Но вот всех остальных, кто просил, он погружал в транс.
– Хм-м-м-м…
– Ну перестань, не ворчи! Попробовать вполне можно. Надо только выяснить, где у твоего Львовича слабое место.
– Хорошо.
– Например, родственник или что-нибудь такое. Или тайная женщина с ребенком где-нибудь на Урале, которой он каждый месяц деньги переводит за счет получателя.
– Хорошо.
– Митечка. Ну, не обижайся. Меня, правда, сложно загипнотизировать.
– Я понял.
– Митя!
– Что?
– Надоел.
– Хорошо, хорошо.
– Все. Завтра пойдешь и выяснишь про него все.
– Не крути мной, женщина.
– Это вместо спасибо?
– Спасибо.
– Пожалуйста. Я свою чашку сама помою.
Митя отошел от раковины и посмотрел на Алену. «Действительно, – подумал он, – она молодец. Она умная». «Уменя», – прибавил внутренний голос.
