– И иногда это даже дает результат. Но шутки в сторону. Если твой клиент не заговорит, мне придется поддать жару.
– Что ты хочешь узнать?
Детектив снял солнцезащитные очки как бы специально для того, чтобы посмотреть Джеку прямо в глаза.
– Он убил Салли Феннинг?
– Ответ – нет.
– Он знает, кто это сделал?
– Нет.
– Полагаешь, я приму эти ответы за чистую монету?
– Никак нет.
– Это он избил Джерри Коллетти?
– Нет.
– Тогда почему он не встал и не сказал судье Парсонсу, что он не делал этого?
– Таково было решение его адвоката.
– Что ты скрываешь?
– Ничего.
– Я наблюдал за слушанием. Ты что-то скрываешь.
– Это всего лишь твое предположение.
По другую сторону забора по исковерканной мостовой прогремел автобус. Воздух сразу же наполнился запахом отработанного дизельного топлива, но детектива это не смутило.
– Скажи мне следующее: какого черта Салли Феннинг упомянула в своем завещании такого головореза, как Татум Найт?
– Хотел бы я спросить саму Салли.
– А я хотел бы спросить Татума.
– Что он с этого будет иметь?
– Он может либо сотрудничать, либо…
– О, пожалуйста! Скажи еще что-нибудь.
Ларсен глупо улыбнулся.
– Вот что не дает мне покоя. Из пяти наследников, которые пока известны, четверо имеют прямое отношение к первому замужеству Салли и к смерти ее дочери. Как Татум вписывается в эту группу?
Джек, разумеется, не мог добровольно поделиться информацией о встрече Татума с Салли до ее убийства, но небольшой диалог считал небесполезным.
– Это интересно, – заметил Джек. – Похоже, ты абсолютно уверен в том, что все четыре других наследника имели определенное отношение к прошлой жизни Салли.
– Да, я воспользовался дедукцией.
– Думаю, это нечто большее, чем простая дедукция. Бывший муж Салли, адвокат в бракоразводном процессе и прокурор, который так и не смог никому предъявить обвинения в убийстве дочери Салли, – все они, несомненно, имели отношение к прошлому Салли. Но журналистка написала лишь несколько статей, основанных на фактах, о страшном преступлении, а это едва ли даст основания отнести ее к той же несимпатичной категории других наследников.
– Согласен. Она иная зверюшка.
– Если предположить, что Салли решила оставить свое состояние своим врагам, чтобы они дрались за него между собой, то в чем же провинилась журналистка, чтобы Салли сочла ее своим злейшим врагом?
– Теперь ты начал задавать вопросы мне?
– Если ответишь на этот вопрос, я подумаю насчет Татума.
– Мне нужно нечто большее, чем такое обещание.
– Я посоветую ему встретиться с тобой. Это все, что я могу обещать.
Ларсен бросил на Джека суровый взгляд.
– Согласен. Но только потому, что я знаю тебя как человека слова, скажу тебе следующее: Дейрдре Мидоуз не просто написала несколько газетных статей о Салли Феннинг, а пошла дальше.
– Насколько же дальше?
– Она сочинила целую книгу, черт бы ее побрал. Все об убийстве дочери Салли Феннинг. Ни один из издателей пока не купил ее, но, как я понимаю, журналистка все еще предпринимает попытки продать ее.
– И?..
– И это все, ребята. По крайней мере до тех пор, пока я не поговорю с Татумом Найтом.
– Разумно. – Джек взял свой портфель. – Спасибо за информацию. Я посмотрю, что можно сделать.
– Я позвоню тебе завтра, – сказал Ларсен.
Джек кивнул и открыл машину. Уходя, Ларсен легонько махнул рукой, потом остановился и обернулся:
– Еще одно.
– Что?
– Крутой у тебя клиент, Свайтек.
– Да, такой же, как его братец. – И Джек серьезно добавил: – Уверяю тебя, он далеко не Тео.
– На что ты намекаешь?
– Не забудь выполнять свою домашнюю работу.
– Я уже многое сделал.
– Проделай еще раз. Для своей же пользы. Вот так мне постоянно говорили по поводу Тео. Пока я не доказал, что он невиновен.
Ларсен отвернулся, словно пропустил его слова мимо ушей. Джек стоял и смотрел, щурясь от яркого солнца, как детектив пересекал парковку и направился к воротам.
21
Тео был слишком хорош для своего бара. Его коллеги по джазу, выступая в баре «Спаркис», всегда играли какую-то какофоническую муть. Нет, они не считали ниже своего достоинства играть в такой грязной крысиной норе, как «Спаркис». Больше всего им досаждала аудитория. Тео как хотел, так и получил в свою собственность настоящий бар с джазом; когда он купил его, бар уже работал и имел постоянную клиентуру. Клиенты остались преданы «Спаркис», приносили ему прибыль и слепо верили в то, что музыкальное искусство достигло своей высшей точки песенкой «Ачи-сердцеед». Потом бар начал приходить в упадок, что продолжалось и поныне. Тео питал страсть к саксофону, но ренту платила деревенщина.
Он закончил программу мощным соло, достойным «Блю Ноут». Две женщины в ковбойских шляпах побежали к автоматическому проигрывателю и обрушили на Тео ураган электронной музыки. Стол напротив занимала компания работников фирмы, торгующей автомобилями и расположенной на другой стороне улицы. На музыку они не обращали никакого внимания. Один из них так громко смеялся, что из его ноздрей полилось пиво. Но несколько человек зааплодировали, а одна женщина, сидевшая в конце зала, даже показала Тео два больших пальца, заставив его улыбнуться. Мало-помалу категория «Спаркис» изменится. Тео не сомневался в этом.
Он осторожно поставил на подставку свой саксофон, старенький «Бушер-400», доставшийся ему от человека, который учил его играть на нем. Сайрус, двоюродный дед Тео, был когда-то звездой ночного клуба в старом Овертауне, майамском Гарлеме, и ему было бы приятно узнать, что даже четыре года пребывания в камере смертников не убавили страсти, которую старик привил Тео, когда тот был еще подростком.
– Что будете пить, приятель? – спросил Тео, заходя за стойку и повязывая белый передник.
– Содовую воду.
– Напоролись на что-нибудь твердое, да?
– Не могу пить. Я принимаю болеутоляющие средства.
Тео поднял взгляд от стойки, чтобы получше разглядеть посетителя. Освещение было слабым, но даже в полутемном помещении этот тип производил удручающее впечатление.
– Черт побери! Это ужасно. Я видел людей, которые выползали с такими лицами отсюда. А чтобы кто-нибудь входил сюда в таком виде, вижу впервые.
