— Вы ведь ездили туда, не так ли? К Триш?
— Да, я была там.
— Ваша мать тоже по вас скучает.
Джиллиан ничего не ответила.
— Она лишена возможности говорить. Как вы этого не поймете? Когда кто-то умирает, хочется поговорить о нем, как-то облегчить душу, освободиться от этого груза. Отпустить умершего, чтобы он упокоился с миром. Ваша мама не может сделать это вслух, но это не значит, что она не пытается сделать это мысленно.
— Я знаю.
— Если бы вы просто посидели рядом с ней, подержали за руку. Дали ей возможность посмотреть на вас и сказать все глазами. Она ведь так и делает, вы же знаете. Ум у нее живой и подвижный, просто говорить она не может. Если бы вы побыли с ней, ей было бы легче это выразить. Она могла бы, не произнося ни слова, облегчить душу. И я уверена, для нее это очень много значило бы.
— Я знаю, Топпи, знаю. — Старая песня. Уже год они обсасывают эту тему. И всегда Топпи права, а Джиллиан виновата. Она хочет, хочет исправиться, но сейчас не в состоянии сделать это. На работе она обязана всему соответствовать: быть грамотным специалистом и квалифицированным руководителем, уметь противостоять чужим интересам, удовлетворить требования клиента, выдерживать любой натиск, а не то потеряет бизнес. С Кэрол и Мег, с газетчиками, с полицейскими она тоже должна быть на высоте: волевой, решительной, компетентной, искусным дипломатом и умелым оратором — так чтобы всегда отвечать моменту, потому что она лидер и не имеет права никого подвести. А потом, когда приходит домой...
Когда Джиллиан приходит домой, у нее уже не остается сил, ничего не остается. Она видит свою мать, такую маленькую, хрупкую, которую так легко обидеть, сломать, повредить... Видит Топпи, нанятую ею для того, чтобы Триш не испытывала чувства вины, когда пошла учиться в колледж и покинула дом. И вот стены рухнули, рассыпались в прах, а Джиллиан до сих пор так и не готова воспринять ту женщину, которая оказалась под этими стенами. Эдди Комо изменил ее. Он принес в ее жизнь страх, и уже одного этого довольно, чтобы ненавидеть его. Но он принес столько зла и помимо этого!
«Ты, сука... Я достану тебя даже с того света».
Джиллиан открыла холодильник. Просидев большую часть времени в ресторане, она за весь день едва ли проглотила хоть кусок. Сейчас Джиллиан оглядела полку за полкой, но ничто не возбуждало аппетита. Топпи за ее спиной хмурилась и озабоченно сопела.
— С вами все в порядке? Вы не больны? — напрямик спросила она. — В последнее время... Джиллиан вы хорошо себя чувствуете?
Джиллиан закрыла дверцу. Собралась было ответить: «Конечно», но увидела выражение лица Топпи, и беззастенчивая ложь застыла у нее на устах. Она снова почувствовала внутри давящую пустоту. Постоянно скрываемая боль, подкатившая во время разговора с сержантом Гриффином совсем близко к поверхности и затаившаяся там, теперь вновь всколыхнулась, перехлестывая через край, и навалилась всей своей тяжестью. Сегодня утром Джиллиан солгала детективу, сказав ему, что уверена, хотя на самом деле вот уже целый год не уверена ни в чем.
— День был тяжелый, — ответила она. — Мне понадобилось время, чтобы все это осознать. Время, чтобы... побыть одной.
— С Триш?
— Что-то вроде этого.
— Ваша мама тоже хотела сегодня туда поехать. Но я волновалась из-за газетчиков.
— Мне жаль, что так получилось.
— Ничего страшного, Джиллиан, — ласково сказала Топпи. — Она не винит вас. И я не виню. Вы приберегаете это для себя.
Джиллиан улыбнулась. Эти душеспасительные беседы она тоже слышала прежде. И не раз. Где-то сейчас Триш? Она прислонилась к холодильнику и глубоко вздохнула:
— Вы ощущаете какую-нибудь разницу, Топпи? Вот его больше нет. Как по-вашему, что-то изменилось?
Топпи пожала плечами:
— Я не потеряю из-за этого покой и сон, если вы это имеете в виду. Собаке собачья смерть.
— Что посеешь, то и пожнешь?
— На мой взгляд, это справедливо.
— Я думала, это будет ощущаться как-то иначе. Думала, что почувствую себя... освобожденной. Отмщенной, что ли... Испытаю торжество, ликование. Но вместо этого ощущаю внутри только... пустоту. И я даже не представляла себе, как вернусь сегодня вечером домой. Как встречусь с Либби, посмотрю ей в глаза. Мне кажется... у меня такое чувство... будто я как-то предала ее.
— Вы ее предали?
— Да. — Джиллиан опять улыбнулась. — Я в каком-то непонятном состоянии. Весь день в нем нахожусь. Точно сама не своя. Мне надо поспать.
— Джиллиан... сегодня приходили из полиции. Два детектива в штатском. Они хотели расспросить Либби, пока я наконец не растолковала им, что не допущу этого. Нет ли чего-то, чего я не знаю?
— Нет. — Джиллиан покачала головой. — Может, в этом-то и проблема. Я не убивала Эдди. И не знаю, кто его убил. И, честно говоря, это сводит меня с ума. Кто-то уже добрался до него, прежде чем у меня появилась такая возможность. Кто-то другой убил его, а я в своих фантазиях приберегала эту честь для себя. Очевидно, я еще более кровожадна, чем полагала.
— Я тоже мечтала убить его, — призналась Топпи.
Джиллиан взглянула на нее с удивлением.
— Спокойно, — подтвердила Топпи. — Такого типа, как он! После того, что он сделал с вами, с вашей мамой, с Триш. Да его мало убить! Следовало бы отрубить ему напрочь причинное место, а самого оставить жить.
— В борьбе с преступлениями на сексуальной почве кастрация неэффективна, — тут же отозвалась Джиллиан. — Исследования показывают, что хирургическое или химическое холощение вынуждает этих негодяев совершать еще большие зверства, например убийство. Потому что дело тут не в сексе, а в жажде власти. Если отнять у сексуального маньяка половой член, он заменит его ножом.
Топпи смотрела на нее со странным выражением.
— Джиллиан, вы слишком много читаете.
— Да. Похоже, никак не могу остановиться.
— Но наверное, это чтение не включает в себя информацию о синдроме посттравматического стресса?
— Включает.
— Потому что... понимаете, таких последствий следовало ожидать, они неизбежны. После того, что вы пережили.
— То есть я заслужила право слегка сбрендить? — улыбнулась Джиллиан.
— Джиллиан, я не это хотела сказать...
— Я борюсь, Топпи. Я знаю, что еще не полностью пришла в себя. Может, я и не утратила память, как Мег, не стала злой и агрессивной, как Кэрол, но... все равно я чувствую себя, ну, словно... раненой. Мое внешнее достижение в том, что я ненавижу высказывать это вслух. Это звучит так беспомощно. Ранеными бывают птицы. Дети... Хочется думать, что я выше этого. Ведь, по сути дела, меня даже не изнасиловали. О чем же мне плакать?
