— А теперь, — сказал Батц, раздеваясь, чтобы умыться, — надо попробовать разузнать, что происходит в Тампле.
И, как обычно в сложной ситуации, он отправился на улицу Белых Плащей советоваться со своим старым другом по прозвищу Черный.
Бывший генерал-лейтенант полиции, разжалованный в королевские библиотекари во время следствия по делу об «Ожерелье королевы», а все из-за того, что оказался слишком прозорливым, он почти совсем не изменился за тот год, что они не виделись. Он был одет безукоризненно: во все черное, лишь белый галстук выделялся на фоне темного силуэта. Бывший генерал продолжал царить в своем мире книг, папок и бумаг, число которых неуклонно росло. Так и не сумев расстаться навсегда со страстью к своей потерянной службе, он сумел окружить себя целым сонмом добровольных осведомителей, которые держали его в курсе всех щекотливых дел. Щедрость его была общеизвестна, и все эти мужчины и женщины, работавшие на него, были ему благодарны еще и за то, что из всех полицейских чинов, сменявших друг друга после Никола де ла Рейни
[31]
, он был, вне сомнения, самым человечным и не чуждым жалости. Такое в преступном мире не забывается.
— Бог мой, — проговорил он, поднимаясь навстречу гостю, — вот уж кого не ожидал увидеть! Даже и не надеялся! Что поделываете в Париже?
Его глаза лучились радостью, но барон заметил в облике друга и некоторую тревогу: рука Черного, опиравшаяся на набалдашник трости, подрагивала. Только ли от возбуждения или возраст тоже был тому виной? Старик, а ему было шестьдесят два года, казался ему еще более похудевшим, свежие морщины бороздили лицо светского лиса.
— Ищу сокровище, которое у меня украли в Англии, — вздохнул барон, опускаясь в указанное ему старое кожаное кресло. — Кажется, потом его доставили в Париж…
Он прервал разговор, улыбнувшись лакею, бывшему каторжному, спасенному от нищеты, который вошел в комнату и подал бокалы и бутылку бургундского, которым тут всегда потчевали хороших друзей.
— Блюдете традиции, как я посмотрю, — заметил Батц.
— Пока погреба позволяют, жаль было бы отказываться от хороших привычек, не так ли?
— Вне всякого сомнения!
Они несколько мгновений наслаждались, дегустируя редкое вино, но вот на лбу у барона меж густых бровей вновь пролегла тревожная складка, и Черный проговорил:
— Непонятно только, зачем ваше сокровище похитили? Вот уже полгода в башне Тампля все по-старому.
— Вы уверены?
— Как можно до конца быть в чем-либо уверенным, мой милый барон? Вы лучше все мне расскажите по порядку.
Батц рассказал Черному о событиях, произошедших в Англии, в своей обычной спокойной манере, он был краток, но точен. Черный помолчал, подумал, а потом спросил:
— Думаете, его поместили обратно?
— Так я понял из слов, которые уловил старый солдат в Скегнесском трактире.
— Трудная задача провести дело, не вызвав подозрений. Ребенок был буквально замурован вплоть до 12 термидора, когда заявился Баррас и нашел его в жутком состоянии — истощенным и запущенным… Вы думаете, что узника могли снова подменить? Осуществить это до прихода Барраса мне представляется нереальным…
— Иными словами, Баррас в Тампле увидел того юного нормандца, которым мы подменили короля? Вот бедный мальчик! Я и не думал, что его подвергнут
страшным испытаниям, чтобы довести до такого состояния! Какая низость!
— А как вы себе это представляли? Что они примутся кричать на всех углах, что Людовик XVII испарился? От таких криков можно и голов лишиться, они ведь там не безумцы. Эти люди устроили так, что никто его не смог бы больше увидеть, чтобы никому не пришла в голову мысль о подмене…
— А Баррас? Почему он промолчал, когда увидел? Ведь дети были совсем не похожи!
— Зачем ему обнаруживать подмену? Чтобы оказаться в невыгодном положении? Не забудьте, что он, можно сказать, стал исторической личностью, а тут такой конфуз! Он и так уже лишился части депутатов, которых пришлось заменять кем попало, Конвент еле ковыляет, и одному богу известно, куда он в таком виде забредет!
— Конвент вообще не должен был выжить! — загремел Батц. — Я все сделал для того, чтобы его разрушить, я отдал свое состояние, чтобы уничтожить его!
— Ну… я думаю, вы все-таки не совсем разорены, не так ли? — насмешливо подмигнул ему Черный. — Было бы так жаль! Если вы будете продолжать свое дело, вам предстоят большие расходы.
— А то, что я его буду продолжать, вы, надеюсь, не сомневаетесь? — машинально бросил Батц, думая о своем. — Одно из двух: либо похитители сумели водворить короля на место…
— Говорю вам, что это невозможно!
— …или же Баррас никогда не видел наследника, когда тот был дофином.
— Не говорите глупостей! Могу вас уверить, что видел, и не раз. Он был в Версале в тот день, когда заседали Генеральные штаты
[32]
, и позже, во время этой страшной глупости, пиршества телохранителей, для бичевания которого у него не нашлось достаточно слов. Он видел, как королевскую семью силой водворяли в Тюильри пятого и шестого октября 1789 года. Затем он уехал на свою свадьбу в Прованс, но потом вернулся, и, думаю, ему повезло, что он не стал депутатом, пока шел процесс над Людовиком XVI. Он попал бы в затруднительное положение, поскольку не желал гибели королю. Он же сам виконт, в конце концов!
— А может, он один из наших?
— Ну что за наивность! Этот тип прогнил до мозга костей, им движет только корысть! Он слишком долго перебивался с хлеба на воду и теперь спит и видит, как бы первым делом сколотить крупное состояние! Но довольно о нем: лишь он сам мог бы ответить на ваши вопросы. Еще вина?
— Охотно. Прекрасно способствует ясности мысли!
— При одном условии: если им не злоупотреблять. «Шамбертен»
[33]
должен бы стать напитком всех умных людей! Но… вы тут недавно назвали одно имя в скегнесском деле. Не Рок ли, вы сказали, его фамилия?
— Истинно так. Вам она о чем-то говорит?
— Похоже на то…
Черный поднялся и, опираясь на трость, направился к шкафчику, зажатому между двумя книжными полками. За дверцей оказалась внушительная стопка папок с этикетками, сложенных по алфавиту. Он взял папку на букву «Р», полистал, вынул оттуда картонную карточку, прочитал, убрал, запихнул все в шкаф и полез за буквой «М». В конце концов он вернулся на свое место с тоненькой папочкой под мышкой.
— Вот, — сказал он. — Морис Рок… де Монгальяр. Только не говорите мне, что вам он неизвестен.
— Монгальяр! — ошеломленно повторил Батц. — Жив еще, проклятый?
— Еще как! Живее, чем вы думаете! Он был замешан во всех темных делах, но вовремя разразился «воспоминаниями», которые обеспечили ему наилучший прием в Австрии, как, впрочем, и в Англии.
